Дмитрий Вересов - Ближний берег Нила, или Воспитание чувств
— Откуда ты знаешь? — спросил потрясенный Нил.
— Я не знаю. Я так думаю. Пошли. Не пройдя и пяти шагов, они наткнулись на удивительный малиновый куст, сплошь облепленный громадными, прозрачными, сочными ягодами. В лучах солнца, клонившегося к закату, ягоды отливали золотом изнутри.
Мгновенно повеселевшая Линда принялась горстями сгребать золотистые ягоды и запихивать Нилу в рот. Он, недолго думая, последовал ее примеру. За считанные минуты они наелись до отвала, почти до тошноты, но остановиться никак не могли — нежная, ароматная, тающая сладость чудо-ягод была непреодолима..
— Ай! — вдруг воскликнул Нил, его голова нырнула под руку Линде и исчезла в густой поросли, следом посыпался сладкий малиновый дождь.
— Эй, ты что там делаешь?
— Лежу. Навернулся обо что-то.
— Так вставай, если можешь. , — Сейчас, зажигалку обронил…
— Давай помогу.
Линда раздвинула зеленые прутики, и взгляду ее открылась ровно обтесанная поверхность. На гладком розовом камне проступала глубоко и четко высеченная изогнутая роза, а в полукруге стебля — православный крест.
— Зигги, ползи сюда! Гляди, чего я откопала. В полуметре от камня вынырнула взъерошенная голова Нила.
— Вот он-то мне под ногу и попался… — Он вгляделся в изображение. — Э, да мы, мать, похоже, на старое кладбище попали. То-то малина такая нажористая…
— Тьфу на тебя!
— Успокойся, здешние бренные останки давно уже биологически пассивны. Даже косточки истлели задолго до нашего рождения.
— Гляди, а тут еще один камень. И крест поваленный…
Они дружно присели на мягкую траву.
— Зажигалку нашел? — шепотом спросила Линда.
— Ага. Вот она.
— А сигарета есть?
— Держи.
Они замолчали, глядя друг на друга и пуская дым в чистое небо.
— Знаешь, мне вдруг в голову пришло… Если бы эти камни могли говорить, сколько всего они нам рассказали бы…
— Камни не говорят, — отозвалась Линда.
— Само собой…
— …но думают.
— Что-что?
— Думают. Лежат и думают. У них, видишь ли, много времени на раздумья…
— И о чем, интересно, они думают?
— Они думают о том, что люди, наверное, открыли секрет бессмертия и перестали умирать. Погост стоит, а никого не хоронят.
— Странно все это…
— Зигги, ты можешь пообещать мне одну вещь?
— Какую?
— Если я… если я уйду первой, ты постарайся сделать так, чтобы меня закопали под тем камнем, с розой. Буду выращивать солнечную малину…
— Линда, прекрати, что ты несешь!
— Нет, не надо. Земля тяжела… Лучше отдай меня чистому огню, а пепел отпусти на волю, развей по ветру…
— Какая чушь!
— Без воли и ветра душа не живет… Зигги, сделаешь?
— Ты перегрелась…
Линда тряхнула головой и, резко качнувшись, встала.
— Извини, сама не понимаю, что на меня нашло, не придавай значения… Ой, побежали, наши, наверное, уже на дорогу вышли…
В конце августа все стройотряды вернулись в город, а второго сентября начались занятия в университете, однако городской штаб работу не свернул. Линда, официально освобожденная от учебы еще на месяц, с утра до позднего вечера корпела над разного рода отчетностью и домой возвращалась усталая, голодная и злая. Она пулей пролетала через владения Яблонских, сразу за балконной дверью скидывала кроссовки или босоножки и переоблачалась в розовый халат, красноречиво вывешенный на дверях ванной комнаты. На столе ее ожидали бутылка пива, только что из холодильника, и что-нибудь вкусненькое на укрытой полотенцем сковородке.
И лишь когда она, утолив первые голод и жажду, закуривала сигарету, начинала звучать негромкая восточная музыка, и, словно джинн из кувшина, материализовался Нил, прятавшийся доселе за высоким матрацем. На этот же матрац они обычно и заваливались после ужина, оставив мытье посуды на утро.
— Зигги, ты меня балуешь, — говорила Линда, целуя мужа.
— Не-а, проявляю элементарный эгоизм. Хочу приучить тебя к мысли, что и тебе придется именно так встречать с работы меня. Каждый вечер, много-много лет подряд. Даже когда я буду заслуженным старым пердуном, а ты…
— Заслуженной старой пердуньей, — докончила она.
— Отнюдь. Элегантной старой дамой с голубой челкой и ястребиным шнобелем.
Она выхватила из-под головы подушку и принялась охаживать ею Нила. Он уворачивался, хохоча во все горло…
— В Новгород, на четыре дня. Зональный смотр агитбригад, — пояснил он, перехватив ее удивленный взгляд. Взгляд был направлен на упакованный под завязку рюкзачок, стоящий возле матраца. — Поезд завтра утром. Наших полвагона, так что, если хочешь, могу и тебя вписать.
— Хочу. — Линда вздохнула. — Но не могу. Никто не отпустит. Отчет сдаем послезавтра.
— Жаль… Ладно, вернусь — тогда и погуляем. Имеем право. А пока что ты отдохни от меня.
— Хочешь, открою страшную тайну?
— Ну?
— От тебя-то я как раз и не устала… Ладно, смотри там, веди себя, ешь с аппетитом, пей с перерывами, с кем попало не трахайся…
— И вам, гражданка Баренцева, настоятельно рекомендуется воздерживаться от случайных связей, — с важным видом изрек Нил, но не удержал тона и фыркнул в кулак.
Некультурная программа началась уже в поезде, но Нила не тянуло ни на портвейн, ни на хоровое исполнение популярных песен, и как только позволили приличия, он удалился в тамбур спокойного соседнего вагона, где и провел большую часть пятичасовой поездки, общаясь преимущественно с мятой пачкой «БТ». За окном было тоскливо и пасмурно, и смутные дурные предчувствия бередили душу.
Тревога не покидала его весь этот день, и следующий тоже. Все было как в тумане. Их куда-то везли, что-то они там устанавливали, что-то играли и пели, потом их чем-то кормили, потом везли обратно, потом опять кормили, а потом они где-то спали. То есть вообще-то он знал, что иногородних участников слета с шиком разместили в гостинице «Садко», в двухместных номерах, что соседом его по комнате числился лиаповец Скрипка, во многом благодаря своей фамилии ставший классным барабанщиком. В номере Скрипка появился дважды — один раз, когда заносили вещи, а вторично в первом часу, возбужденный и крепко поддатый. Нил не спал и слышал, как тот, громко сопя, возится с сумкой и достает из нее что-то булькающее и что-то шуршащее.
От экскурсии по городу и окрестностям, устроенной наутро, у Нила остались смутные впечатления, запомнились только синие, в золотых звездах, купола Юрьева монастыря да всеобщее оживление, когда Олег Иванович, решивший сфотографировать группу на фоне Кремля со стороны Волхова, слишком энергично попятился и с высокого причала плюхнулся в реку вместе с фотоаппаратом, импортным плащом и фетровой шляпой. Но Нила даже это не позабавило. Меланхолию его не сбили ни выступление на послеобеденном конкурсном концерте, где сводный вокально-инструментальный ансамбль с его участием удостоился похвалы авторитетного жюри, в составе которого заседал какой-то хрен из ЦК ВЛКСМ, ни последовавший за концертом роскошный ужин с обильными возлияниями. Под высокими Темными сводами детинца средневековые братины и ендовы соседствовали на длинных столах с современными салатницами, графинчиками, литровками и поллитровками, а среди многочисленных блюд предлагались и вовсе невероятные: типа стерляжьей ухи из судака и картофеля по-древнерусски. Их-то Нил из мрачного любопытства и заказал. Как известно, на халяву и уксус сладок. Но оказалось действительно вкусно, а черный квас, которым он запивал трапезу, отдавал медом, луговыми цветами и чуть-чуть мятой. Хотелось бы, конечно, чего-нибудь покрепче, тем более что выбор был богат. Но Нил предпочел не рисковать — нынешнее сумеречное состояние пугало его своей интенсивностью и полной беспричинностью, и алкоголь мог подействовать самым непредсказуемым образом.
