Дафна дю Морье - Трактир «Ямайка»
Дядя привел их в кухню, и даже там дверь была заперта и окна закрыты ставнями. На столе горели две свечи.
Затем трактирщик повернулся лицом к женщинам и, притянув к себе стул, сел на него верхом и стал изучать их, нашаривая в кармане трубку и набивая ее.
— Мы должны продумать план кампании, — сказал он. — Мы просидели здесь уже почти два дня, как крысы в ловушке, дожидаясь, пока нас схватят. Говорю вам: с меня довольно. Я не могу играть в такие игры; от них у меня начинается белая горячка. Если уж не избежать драки, то, ради всего святого, давайте драться в открытую.
Некоторое время дядя попыхивал трубкой, задумчиво глядя в пол и постукивая ногой по каменным плитам.
— Гарри достаточно верен, — продолжал он, — но он взорвет дом у нас над головой, если подумает, что ему это выгодно. Ну, а остальные — они разбежались по всей округе, визжа, поджавши хвосты, как жалкие шавки, перепугавшись на всю жизнь. Да и меня тоже это напутало, если хотите знать. Ладно, я сейчас трезвый, и вижу, в какую дурацкую, отвратительную историю я вляпался. Нам еще повезет, всем нам, если мы выберемся из нее и нас не повесят. Ты, Мэри, можешь смеяться, если хочешь, но тебе, с твоим беленьким высокомерным личиком, будет так же скверно, как и нам с Пейшенс. Ты тоже увязла в этом по самую шею; тебе несдобровать. Почему вы меня не заперли, я спрашиваю? Почему вы не удержали меня от пьянства?
Жена подкралась к нему и вцепилась в его куртку, проводя языком по губам и готовясь заговорить.
— Ну, в чем дело? — яростно спросил трактирщик.
— Почему бы нам не ускользнуть сейчас, пока еще не поздно? — прошептала она. — Двуколка в конюшне; мы окажемся в Лонстоне и переберемся в Девон через несколько часов. Можно выехать ночью и отправиться в восточные графства.
— Чертова идиотка! — крикнул дядя. — Ты что, не понимаешь, что на дороге в Лонстон полно людей, которые думают, что я — сам дьявол, которые только и ждут случая свалить на меня все преступления в Корнуолле и разделаться со мной? Уже вся округа знает, что случилось на берегу в канун Рождества, и если они увидят, что мы удираем, у них появится доказательство. Господи, неужели ты думаешь, что мне не хотелось бы убраться отсюда и спасти свою шкуру? Да, и этим заставить всех и каждого указывать на нас пальцем. Хороши бы мы были, сидя в двуколке поверх наших пожитков, как фермеры в базарный день, помахав на прощанье рукой Лонстонской площади! Нет, у нас только один шанс, один-единственный шанс на миллион. Мы должны сидеть тихо; мы должны сидеть молча. Если мы засядем здесь, в трактире «Ямайка», все, пожалуй, начнут почесывать затылок и тереть нос. Им нужны доказательства, помните. Власти должны получить свидетельство под присягой, прежде чем смогут нас схватить. А если только кто-нибудь из этого чертова сброда не станет доносчиком, у них не будет свидетельства. Да, конечно, есть корабль с килем, разбитым о скалы, и есть всякое барахло, которое лежит на берегу — целыми грудами, — ясно, что его там кто-то сложил, приготовил, чтобы забрать. Еще власти найдут два тела, обгоревшие как уголь, и кучу пепла. «Что это такое?» — спросят они. «Был пожар, случилась драка». Это будет выглядеть гадко, это будет выглядеть плохо для многих из нас, но где доказательства? Ответьте мне. Я провел Сочельник как порядочный человек, в кругу семьи, играя в «кроватку» и в «львиный зев» с племянницей. — Он издевательски подмигнул девушке.
— Кажется, ты кое о чем забыл, — сказала Мэри.
— Нет, дорогая, не забыл. Кучера той кареты застрелили, и он упал в канаву всего за четверть мили отсюда. Ты надеялась, что мы оставили тело там? Может быть, это тебя шокирует, Мэри, но труп пропутешествовал с нами на берег и лежит теперь, насколько я помню, под слоем гальки толщиной в десять футов. Конечно, кучера обязательно кто-нибудь хватится; я к этому готов; но, раз его карету так и не найдут, то это не страшно. Может, ему надоела жена и он удрал в Пензанс. Милости просим поискать его там. А теперь, когда мы оба опомнились, можешь рассказать мне, что ты делала в той карете, Мэри, и где до этого была. И попробуй только не ответить: ты меня уже хорошо знаешь. Я смогу найти способ заставить тебя говорить.
Мэри взглянула на тетю. Несчастная дрожала, как испуганная собака, ее голубые глаза остановились на лице мужа. Мэри лихорадочно соображала. Солгать просто; сейчас самое главное — это время, с ним нужно считаться, его нужно любой ценой выиграть, если они с тетей Пейшенс хотят выйти из всего этого живыми. Она должна дать своему дяде возможность самому сунуть голову в петлю. Его самоуверенность в конце концов обратится против него. У Мэри еще есть надежда, ее спаситель совсем близко, всего в пяти милях отсюда, он ждет в Олтернане ее знака.
— Я расскажу, что делала в тот день, а вы можете верить или нет — мне все равно, что вы подумаете, — сказала она. — В канун Рождества я пошла в Лонстон, на ярмарку. К восьми часам я устала, и когда началась буря, я промокла насквозь и уже ни на что не годилась. Я наняла экипаж и сказала кучеру, чтобы он отвез меня в Бодмин. Я думала, что если упомяну трактир «Ямайка», он откажется ехать. Вот, больше мне нечего вам сказать.
— Ты была одна в Лонстоне?
— Конечно, одна.
— И ты ни с кем там не говорила?
— Я купила платок у женщины за прилавком.
Джосс Мерлин сплюнул на пол.
— Ладно, — сказал он. — Что бы я теперь с тобой ни делал, ты будешь стоять на своем, верно? У тебя есть одно преимущество: я не могу доказать, что ты врешь. Должен сказать, немногие девушки твоих лет провели бы весь день в Лонстоне одни. И домой бы они тоже поехали не сами по себе. Если ты сказала правду, тем лучше для нас. Никто не станет искать кучера здесь. Черт возьми, хорошо бы сейчас выпить.
Дядя наклонил стул и затянулся трубкой.
— Ты еще поездишь в собственной карете, Пейшенс, — сказал он, — и будешь носить перья на шляпке и бархатный плащ. Я еще не разбит. Сперва я увижу в аду всю эту банду. Погодите, мы начнем все с начала, мы будем как сыр в масле кататься. Может, я стану трезвенником и буду ходить в церковь по воскресеньям. А ты, Мэри, станешь в старости водить меня за ручку и кормить с ложечки.
Трактирщик запрокинул голову и захохотал; но его смех внезапно оборвался, рот захлопнулся, как капкан, и он с грохотом опустил стул на пол и встал посреди кухни, изогнувшись всем телом, с лицом, белым как простыня.
— Тс-с-с, — хрипло прошептал он, — слушайте…
Женщины проследили за взглядом хозяина: его глаза были прикованы к узкой полоске света, пробивавшейся сквозь щель в ставнях.
Что-то тихо скреблось в кухонное окно… постукивало легонько, осторожно; украдкой царапалось в стекло.
