Иосиф Гольман - И весь ее джаз…
– Не будешь, – заверил заботливый муж. – Я договорился с начальником охраны. – Он передал жене визитку. – Тот запустит мультивэн внутрь и даст ребят на переноску. Здесь поможем выгрузить.
– Лично поможешь? – Последнее слово Наталья хотела оставить за собой.
– Посмотрим, – ловко уклонился от ответа профессор.
– Не поняла, – дочитав переданный мужем листок, вдруг явно разозлилась Береславская.
– Что именно? – теперь не понял муж.
– Почему здесь только Оглоблин и Никита? Ты что, Диму Шевцова сюда вешать не собираешься?
– А что, Диму берут в Третьяковку? – вопросом ответил Береславский.
– А что, Никиту берут в Третьяковку? – Отсутствие в списке ее любимчика задело тонкие культурологические струны в душе Натальи.
– Кто арт-директор галереи – я или ты? – поставил вопрос ребром профессор.
И, возможно, зря поставил.
– Ты, – согласилась жена. – Ты вообще лучший в мире отборщик картин. Вот сам езжай на Знаменку и отбирай.
– Хорошо, давай включим Диму, – сменил гнев на милость муж.
Наталья допила кофе и поехала за картинами. Откладывать действительно было глупо.
Тем временем пришли еще гости. Сначала – Вась Васич Соколов. Вообще-то полноправный участник консорциума – джаз-арт-кораблик был ассоциированным членом его флотилии. Но ему и так были бы рады, поскольку дружили с ним все.
Потом – Береславская-младшая. Она же принесла и первый заказ: вечеринку их немаленькой дворовой компании. Обещала полный порядок и попросила не давать скидок. Платил за все их же локальный буржуин, обожавший пари, которые частенько проигрывал. По мнению Лариски, его следовало учить на малых примерах. Папа-Береславский тихо подозревал, что у дочки с юным буржуином роман, и теперь она готовит его к ответственной семейной жизни. Профессор не возражал ни против методов, ни против парня – тот вырос на его глазах и, за исключением терпимых недостатков, имел хорошую сердцевину. В смысле – доброе сердце.
Затем объявилась гоп-компания Машкиных музыкантов. Они приперлись с инструментами, а значит – здесь и очень скоро, – будет джаз.
Тут же начали коммуницировать всякие штеккера и разъемы. Повылезло несколько конструктивных несоответствий, однако желание немедленной музыки было столь велико, что Пашка и гитаристы лезли из кожи вон.
Береславский с Сергеем Дмитриевичем обсуждали конкретные условия его – точнее, Веруниного – входа в дело. В принципе решение было правильным: публика здесь будет именно та, что нужно, с ярко выраженными вкусовыми пристрастиями и с желанием слышать/смотреть/пробовать все новое.
Машка помогала своим ребятам, полностью делегировав все финансово-правовые вопросы своему старшему партнеру.
А вот Джама был в плену.
Почувствовав в бравом капитане слабинку, его атаковали близнецы и уволокли в носовой салон. Там бедняга подвергся всем испытаниям, которые только могли прийти в две безбашенные головки. Он катал их на себе, изображая лошадь. Дрался с ними, как Рэмбо. Пел им песни в стиле «Ранеток». И танцевал в манере покойного Майкла Джексона.
Силы были неравные, один против двоих, но капитан, обладая совершенно недюжинными природными физическими данными – да еще усовершенствовав их целенаправленной физподготовкой, – в итоге умотал обоих оппонентов.
Короче, близнецы спали на левом диване, заботливо прикрытые чьим-то пальто – все гости раздевались здесь.
А сам Джама, поняв, что необходимо восстановить силы, прилег на правый диван, благо, длины хватало. Но, прежде чем заснуть, снова окунулся в свою нерешаемую проблему.
Сегодня приехал на Митинское кладбище, убраться перед зимой на могиле Туровых – в прошлый раз там все было в сорной траве. Сейчас сорняки оказались убранными, могилки – приведенными в порядок. И даже стопка водки стояла на скромном могильном камне.
Джама знал точно – родственников у его друзей не оставалось. Догадка о том, кто мог это сделать, взрывала и без того уставший мозг капитана.
А еще завтра ему обещали точную наколку по Грязному. Если Краснова не остановить завтра, то Туровы останутся неотмщенными. Грязный, по тем же данным, собрался покинуть неласковую к нему Родину.
Чтобы не раскалывать голову окончательно, капитан закрыл глаза и мгновенно окунулся в благодатный целебный сон.
Тем временем в главном салоне начался концерт. На котором был даже гость с улицы. Как когда-то Джама – зашел на звук. И обещал приходить регулярно, даже просил продать абонемент.
Пустяк в масштабах общего бизнеса – а приятно.
Вообще в кают-компании все было по-взрослому. Мария переоделась в предусмотрительно захваченное концертное платье. Валечка Толоконникова была в джинсах. Но даже в этой заморской рабочей одежде выглядела красивой крестьянкой откуда-нибудь из-под Владимира.
Все пелось и игралось от души.
И даже без драки не обошлось, хотя музыканты спиртного не потребляли.
Драка произошла – точнее, чуть не произошла – на сугубо профессиональной почве: басист и барабанщик не сошлись в оценке творчества малоизвестного негритянского коллеги Пашки. Пашку обидело, что какой-то гитараст – так он произнес профессию друга-соперника – смеет иметь свое мнение о великом, хоть и непризнанном ударнике.
Ребята, конечно, немедленно помирились.
Однако Ефим уже поставил галочку в своем бесконечном мысленном гроссбухе.
В их культурном центре, как и в других, гораздо менее культурных, вышибала все-таки нужен. Еще один минус затратного бюджета. Хотя теперь, с приходом Веруниного папы, финансовое положение консорциума выглядело гораздо более симпатично.
Через некоторое время Ефим Аркадьевич заметил в окно подъехавший к причалу женин мультивэн. Он тихо встал, тепло оделся и вышел на кормовую палубу. Здесь профессора-уклониста вряд ли быстро найдут – физические упражнения по переноске тяжестей никогда не были его стихией.
Он сидел в темноте на удобном пластиковом стуле.
Холод еще не успел пролезть в стянутые вязаными манжетами рукава.
Глаза отдыхали на отражении огней в колеблющейся черной воде. Здесь было темнее, чем на Красной Пресне, но совсем темного места в таком мегаполисе, как Москва, наверное, вообще не сыскать.
Даже низко нависшие облака светились, отражая миллиарды городских электросвечей.
Было тепло и свежо одновременно.
Было хорошо.
Нарушила уединение жена.
Подставила стул. Обняла рукой за плечи.
Стало еще лучше.
19. Новорижское шоссе, полчаса езды от Москвы. Друзья встречаются вновь
С утра я съездил к Береславскому.
Умом понимал, что каждое мое теперешнее передвижение чертовски опасно.
Но мне надо было получить от него одно обещаньице. Он ведь сумел убедить меня, что не нарушает своих обещаний.
