Наталия Орбенина - Супруг для богини
Сухо поклонившись, обе дамы выразительно посмотрели друг на друга. Предполагалось, что Бархатовой придется уйти первой. Однако Матильда медлила. Когда еще ей доведется посетить дорогую могилу? Она вздохнула и произнесла:
– Просто удивительно, Вера Вениаминовна, что случай раз за разом сводит нас в этом месте!
– Что может быть удивительного в том, что я постоянно оплакиваю своего несчастного брата, погубленного вами! – холодно ответила Вера, смерив собеседницу надменным взором.
– Вы вправе думать, как вам угодно, и я не собираюсь оправдываться перед вами и вообще перед кем-либо еще! Для меня есть иной суд, и Господь, я верю, простит меня за мои страдания! Ведь вам не понять меня! Мы из разных миров! – Матильда горячилась и одновременно сердилась сама на себя. Зачем она заговорила с этой глупой самодовольной девчонкой!
– О, да! – Вера саркастически улыбнулась. – Мы из разных миров, в этом вы правы! Но мне бы хотелось понять таких, как вы, беспринципных и безнравственных, эгоистичных особ, которые без дрожи швыряются судьбами других людей!
– Вы действительно хотите понять? – Бровь Матильды выразительно изогнулась. – Ну, милая, тут вы неоригинальны, вы повторяете путь своей мачехи. Та тоже очень хотела понять, каково живется столь безнравственным, как вы выразились, особам. Примерить порок на себя! И что же? Он оказался ей впору! Где теперь добродетельная матрона? Ищи-свищи ветра в поле! Так и вы, милая девушка, маетесь от своей добродетели. Не знаете, куда, в какой дальний угол ее засунуть. Я привлекаю вас, вы жаждете приобщиться к моей жизни, она будоражит и манит вас! Не так ли?
Вера покраснела. В глубине души она действительно часто думала о Матильде. Ей рисовались непристойные картины, наподобие тех, которыми частенько развлекаются прыщавые гимназисты для утоления жажды взрослеющей плоти. Она представляла Матильду со всеми ее доступными прелестями и каждого участника драмы. Она думала не только о ее порочности и распущенности. Но и о ее свободе, телесной и духовной, той свободе, которой Вера была лишена напрочь.
– А, вы покраснели! – усмехнулась Бархатова. – Значит, я угадала. Тогда вот вам мой совет напоследок. Отдайтесь первому встречному, иначе вы в скором времени зачахнете на корню, да так, что даже громкое имя вашего папаши не заставит никого полакомиться перезревшим и полусгнившим фруктом!
Вера ахнула от возмущения. Гнев и омерзение переполнили ее.
– Гадкая! Какая вы гадкая! Ненавижу вас! Вы мне омерзительны!
– Пожалуй, это не самое страшное в моей жизни, – спокойно заметила Матильда, – а вы, милое и непорочное дитя своего развратного отца, пропадете, совершенно пропадете!
– Это вы пропадете в омуте своего порока! – с ненавистью крикнула Вера.
– Я уже пропала, – вздохнула Бархатова и подошла к надгробию Кирилла. Положила на него руку и несколько секунд стояла, замерев. Потом, не попрощавшись с окаменевшей от негодования и ненависти Верой, быстро пошла к воротам кладбища, за которыми ее ждала пролетка.
Эта встреча не выходила у Веры из головы. Ее замкнутый, зависимый от прихотей отца образ жизни все больше наводил на мысль, что проклятая развратница права! Но где взять его, этого первого встречного, и самое ужасное, как действовать дальше, реализуя совет Бархатовой? Пока девушка размышляла, первый встречный явился в лице бухгалтера Антона Антоновича Яблокова.
Однажды, когда и лето, и дачный сезон были уже на исходе, когда горожане потянулись в петербургские квартиры и количество дачных соседей стало стремительно уменьшаться, Вера, и без того маявшаяся от одиночества и скуки, впав в совершенную меланхолию, удрученно брела по тропинке вдоль залива. Извеков поначалу тоже было собрался прогуляться, но в последний момент набежавшая тучка погасила его пыл. Вера, несмотря на возможность дождя и нежелание отца отпускать ее одну, все же вырвала час-другой мнимой свободы. Ветер гнал волны, жизнерадостными белыми бурунами они набегали на прибрежные камни, слизывали песок, подбираясь под самые корни деревьев. Тропинка петляла среди кустов и высокой сырой травы. Подол ее платья быстро намок, и пришлось высоко поднимать его рукой. Другой рукой Вера придерживала шляпу, которая, хоть и была приколота огромной булавкой, но все равно могла быть сорвана порывом ветра. Выйдя на открытый кусочек берега, Вера остановилась и посмотрела в даль моря. Как хорошо, как просторно, как славно вот так лететь, плыть и не думать ни о чем! Пусть ветер рвет шляпу, равевает унылые мысли! Скоро осень вступит в свои права, и они вернутся в город. Что ждет ее там? Наверное, приедет погостить Павел, он обещал. Но теперь, когда он получил место и стал инженером, он совсем перестал их навещать, и даже более того, уже сторонится семьи. Вера чувствовала, что брат не простил отца, что он во всем винит только его. Смерть Кирилла развела их навсегда. Изредка приезжая в гости, Павел оставался совсем недолго, с отцом говорил мало и почему-то иронично.
Что такое писательство? Миф, пустота, напрасная трата времени! Для чего? Развлекать скучающих дамочек, курсисток, инфантильных олухов, которые ничего не могут сделать своими руками? Вот его, Павла, дело – это настоящее занятие для мужчины! Строительство железных дорог – великая польза для процветания Отечества. Это вам не пустая говорильня о судьбах России! Вера чувствовала, что за рассуждениями брата стоит нечто иное, тут не просто укоризна отцу или нелюбовь к писательскому труду. Но что именно, оставалось для нее непонятным. Несколько раз она порывалась пожаловаться брату на свою жизнь и, быть может, даже попроситься жить вместе с ним, но, к своему глубокому разочарованию, не встретила ни понимания, ни сочувствия. Как это грустно, что от детской любви и дружбы, которые, как ей казалось, существовали раньше, не осталось и следа.
– Ты, сестра, от жиру бесишься, – ответил на ее жалобы Павел. – Скучно тебе, да папенька заедает. Самостоятельности хочешь – так пойди в земские учительницы. Хлебни непосильного труда за жалкие гроши, повозись с сопливыми и грубыми крестьянскими детьми, поживи в глуши с волками, поскучай зимой на печке в грязной избенке, тогда все нынешние горести тебе покажутся просто весельем!
Слова брата показались ей жестокими и несправедливыми. И вообще, он стал какой-то чужой и холодный. Одевался нарочито просто, курил дешевые папиросы, отрастил бороду, которая старила его лет на десять. А однажды он признался сестре в порыве откровенности, что частенько, когда его спрашивают, не сынок ли он знаменитого писателя, он отвечает, что однофамилец. Это покоробило и оскорбило Веру…
