Татьяна Воронцова - Не совсем мой, не совсем твоя
– Но сейчас, когда ты со мной…
– Сейчас он рисует. Выплескивает все на бумагу. А на прошлой неделе писал маслом и темперой. Видела бы ты эти полотна! Очень скоро за них будут предлагать бешеные деньги.
Итак, где-то в стенах этого дома заряженный кислотой художник переживает катастрофический прорыв бессознательного, а они сидят и обсуждают происходящие с ним метаморфозы, как другие обсуждают планы на ближайшие выходные. Так же обстоятельно, так же невозмутимо. Ксения чувствует, что уже преодолела этап, когда признания, подобные этим, вызывают истерические припадки или взрывы негодования, и теперь просто старается принимать вещи такими, какие они есть.
– Ты тоже имеешь опыт кислотных путешествий?
– Да.
– Да?.. – Участившееся сердцебиение свидетельствует о том, что к ЭТОМУ она оказалась не готова. – Где же это было? В Москве?
– Нет, в Цюрихе. Я участвовал в международных семинарах, посвященных различным техникам расширения сознания. А потом вместе с Ладой занимался в группе доктора Маргарет Келлер. Там есть возможность получить представление не только о кислотных путешествиях, но также о длительной изоляции, регрессивном гипнозе, телепатической коммуникации и других специфических «трансовых» состояниях.
– И тебе действительно удалось пережить все эти состояния? У тебя получилось?
– Не сразу, но… в общем, да. Все получилось, как только я перестал бояться. Собственно, это и было целью наших занятий.
– А Лада? Она научилась не бояться?
– Она научилась не бояться, а я научился ей помогать. И когда ангел Аваддон заглянул ей в глаза, – кривоватой улыбкой он извиняется за метафору, – она ушла без страха.
Занавесь окно. Отключи телефон.
Разбуди всех нечистых, что спят по углам.
Прошепчи заклинанье имен вне времен
И под музыку «Битлз» отвори свой Сезам.
Пусть танцует луна. Пригласи же луну
На полуночный танец несбывшихся снов,
Не зови и не жди – и тогда я шагну
Под своды тобой возведенных шатров.
В глубине души Ксения начинает сомневаться, а правильно ли они поступают, продолжая этот разговор. В то же время она понимает, что ничего подобного больше не повторится. Если сейчас она что-то упустит, после ей уже никто ничего не объяснит. Ник бывает откровенен, но не настолько. Сегодняшнюю откровенность она заслужила тем, что подвергалась опасности ради него. Когда можно будет сказать, что все позади, он упрячет свои воспоминания в золотой ларец, ларец скормит киту, а кита выпустит в синее море.
– Ты все время был рядом?
– Да. Я принес ей розы, много роз, и расставил по всей комнате. Часть даже положил на постель. Я зажег свечи и включил Четвертую симфонию Бетховена. Потом я ввел ей немного кислоты, лег рядом и начал слушать ее дыхание. Мы разговаривали без слов. Вообще-то не впервые, но впервые так долго.
– Ты дал ей кислоту? Зачем?
– Чтобы облегчить переход.
– Оригинально.
– На самом деле нет. Олдос Хаксли тоже уходил под кислотой. И не он один.
– А ты не думал о том, что это… м-м, не вполне естественно?
– Нет. Она не должна была страдать, она не должна была бояться. Поэтому когда связь между нами стала ослабевать, я вкатил себе двести пятьдесят микрограммов и последовал за ней. Я проводил ее до самой переправы… а там добрейший паромщик дал мне пинка.
И опять поплывет под ногами паркет,
И опять закружатся, как листья, слова:
– Вот и ты.
– Вот и я.
– Ну, привет.
– Ну, привет.
Видишь, дама червей оказалась права.
И хранитель ключей от невидимых врат
Выдаст нам на двоих под залог полчаса,
И опять, вечный муж, вечный враг, вечный брат,
Мы с тобою друг другу заглянем в глаза.
Он говорит негромко, монотонно и, похоже, совершенно не задумывается над тем, какое впечатление производит на Ксению его рассказ. Он говорит, потому что должен сказать. Потому что считает это необходимым.
– А где была Каталина?
– В соседней комнате. Изредка она заходила, но не мешала нам.
– Она знала, что вы оба под кислотой?
– Да.
– Безумие…
Ник смотрит на нее без отрыва. Его глаза вспыхивают попеременно то сапфировым, то рубиновым светом. Этот коктейль Джеймса Бонда и в самом деле крепкая штука…
– Лада знала про Илону?
– Только то, что позволяло ей худо-бедно мириться с ее существованием.
– Выходит, она не знала главного.
– Не знала.
– И не пыталась узнать?
– Пыталась, конечно! – Ник тянется к стакану Ксении, одним глотком приканчивает согревшийся до комнатной температуры коктейль и тут же смешивает ей новый. Такой же, но холодный. – Чего только она не делала: и душила меня подушкой, и набрасывалась с кулаками…
Набрасывалась с кулаками?.. Ксения смотрит в свой стакан, и ее преследует одна неотвязная мысль, которую она из боязни попасть пальцем в небо пока что не решается озвучить. Лада, сестренка… Кем бы в действительности ни являлась эта юная леди, по отношению к Нику она вела себя не как сестра, а скорее как любовница. Да и Ник, если уж на то пошло, вел себя не как брат, а как любовник. Быть может, в этом он и пытается ей признаться?
Будут сучья трещать в ярко-рыжих кострах,
Объясненье в любви – как признанье вины,
Привкус крови на сжатых до боли губах —
Как предчувствие новой нелепой войны.
И опять мы не сможем секрет разгадать,
И еще раз отложим на тысячу лет…
Праздник встречи со мной будет кончен, когда
Ты плеснешь мне в бокал электрический свет.
Задумавшись, Ксения не сразу замечает, что Ник делает ей какие-то знаки глазами. В чем дело? Мы не одни?
На этот раз она угадала. В арочном проеме, разделяющем кухню и коридор, появляется долговязая фигура. Фигура мужчины. Он в таком же шелковом кимоно, что и Ник, но не черного, а темно-фиолетового цвета. Куртка нараспашку, завязки свисают чуть ли не до колен. На смуглой груди – египетский анх из черненого серебра. Символ вечной жизни.
Ник поднимается навстречу, и некоторое время они стоят, крепко держась за руки, завороженно глядя друг другу в глаза.
– Ну как ты? – шепотом спрашивает Ник.
– Роскошно… – Пальцы Хэнка заляпаны масляной краской, и когда он ласково прикасается к лицу Ника, на скуле у того остается синий мазок. – Я вернулся туда, откуда ты так поспешно увел меня в прошлый раз, и побеседовал с духом Меркурием.[20]
– Ты вошел в темные воды?
– Вошел и вышел.
– Отлично. Значит, бояться больше нечего.
– Я понял.
Ксения опускает голову, чтобы не видеть, как один мужчина гладит по лицу другого. Это зрелище странным образом возбуждает ее. Она так устала, что почти не чувствует своего тела, но взгляды, которыми обмениваются эти двое, рождают в ее душе некое сладостное томление. Если бы им пришло в голову заняться любовью прямо у нее на глазах, это доставило бы ей удовольствие. В то же время она изнывает от ревности. Какая дьявольская мешанина чувств!
