Дафна дю Морье - Трактир «Ямайка»
Так ее и оставили, лицом в гальке, и буруны подбирались к ней ближе чем на двадцать ярдов. Девушка лежала, беспомощная, едва дыша, с застрявшим в горле воплем предостережения. Ее крик словно вызвал за собой вопли других людей и заполнил собою воздух. Крик поднялся над отупляющим грохотом моря, и его подхватил и понес ветер; и вместе с криком послышались треск ломающегося дерева, ужасный удар массивного живого существа о преграду и вызывающий содрогание стон перекручивающегося, ломающегося шпангоута.
Словно притягиваемое магнитом, море с шипением откатилось от берега, и бурун, поднявшийся выше своих собратьев, с оглушительным ударом обрушился на накренившийся корабль. Мэри видела, как черная масса, которая только что была судном, медленно перекатилась на бок, словно огромная плоская черепаха; мачты и рангоуты спутались и обвисли, как нитки. За скользкую, покатую поверхность черепахи цеплялись маленькие черные точки, которые не хотели быть сброшенными; они как ракушки облепили ломающееся дерево; и когда вздымающаяся, вздрагивающая масса под ними уродливо раскололась надвое, рассекая воздух, они попадали одна за другой в белые языки моря, — маленькие черные точки, безжизненные и словно бы ненастоящие.
Смертельная тошнота навалилась на Мэри, и она закрыла глаза, прижавшись к гальке лицом. Молчание и скрытность исчезли, как будто их и не было; люди, которые ждали все эти холодные часы напролет, больше ждать не хотели. Они как безумные метались по берегу, визжа и вопя, утратив рассудок и человеческий облик. Они бросались по пояс в буруны, не думая об опасности, забыв о всякой осторожности, хватая прыгающие в кипящих волнах прилива обломки крушения.
Это были звери, они дрались и рычали над кусками дерева; они раздевались — некоторые из них — холодной декабрьской ночью, чтобы легче было забраться в море и запустить руки в добычу, которую подбрасывали им буруны. Они кричали и вздорили, как обезьяны, вырывая друг у друга вещи; один из них зажег костер в укромном уголке рядом с утесом, и пламя горело сильно и яростно, несмотря на моросящий дождь. Добычу моря вытаскивали на берег и складывали в кучу рядом с костром. Огонь отбрасывал мертвящий свет на берег, и то, что прежде было черным, становилось ярко-желтым, и длинные тени метались по берегу, где взад и вперед бегали люди, страшные в своей деловитости.
Когда на берег выбросило первую жертву кораблекрушения — к счастью, бедняга был уже мертв — бандиты столпились вокруг, роясь в останках жадными, цепкими руками, боясь пропустить какую-либо мелочь. Они раздели утопленника донага, дергая даже раздробленные пальцы в поисках колец, и наконец оставили беднягу, предоставив ему валяться навзничь в пене, принесенной приливом.
Какова бы ни была их обычная практика, этой ночью в их деятельности не чувствовалось системы. Они грабили как попало, каждый для себя, безумные и пьяные, ошалевшие от неожиданного успеха — собаки, по пятам бегущие за своим хозяином, чье предприятие обернулось триумфом, за тем, кому принадлежали власть и слава. Остальные следовали за дядей, когда он, голый, возвышаясь над всеми как великан, бегал среди бурунов, и вода ручьями стекала с его тела.
Начался отлив, вода отступила, и в воздухе повеяло холодом. Огонек, который раскачивался над ними на утесе, все еще плясал на ветру, как старый насмешник, чья шутка давно всем надоела, только теперь он побледнел и потускнел. Вода приобрела серый цвет, посерело и небо. Сперва люди не заметили этой перемены: они все еще неистовствовали и были поглощены своей добычей. Но вот сам Джосс Мерлин поднял свою огромную голову, понюхал воздух и оглянулся, стоя на месте, пристально вглядываясь в четкий контур утесов в ускользающей темноте; и вдруг он закричал, призывая остальных к тишине, указывая на небо, которое теперь уже стало свинцовым и бледным.
Бандиты заколебались, еще раз оглядывая обломки крушения, которые вздымались и опускались в морской купели и ждали, чтобы их вытащили и подобрали; потом все разом повернулись и побежали по берегу по направлению к оврагу, молча, без каких-либо жестов, с лицами серыми и испуганными в разливающемся свете. Они сегодня припозднились. Успех сделал их неосторожными. Рассвет застал бандитов врасплох, и, слишком промедлив, они рисковали оказаться разоблаченными дневным светом. Мир вокруг них пробуждался: ночь, их былой сообщник, больше не прикрывала их.
Именно Джосс Мерлин сорвал мешковину с ее рта и поднял Мэри Йеллан на ноги. Видя, что слабость теперь стала ее частью и преодолеть ее невозможно, поскольку девушка не могла стоять сама и была совершенно беспомощна, трактирщик на чем свет стоит ругал племянницу, оглядываясь на скалы, очертания которых с каждой минутой становились все плотнее и четче. Потом он наклонился к Мэри, потому что она опять упала на землю, и как мешок перебросил через плечо. Ее голова беспомощно раскачивалась, руки безжизненно висели, и девушка чувствовала, как ладони дяди вдавились в ее израненный бок, ставя на нем новые синяки, царапая плоть, онемевшую от долгого лежания на гальке. Он бежал с ней вверх по берегу по направлению к оврагу; его спутники, уже охваченные паникой, грузили остатки трофеев, награбленных на берегу, на спины трех привязанных там лошадей. Их движения были судорожны и лихорадочны, они действовали бессмысленно и совершенно беспорядочно, как будто выбитые из колеи, а трактирщик, вынужденно трезвый и неожиданно оказавшийся без дела, ругал и стращал своих товарищей без всякой пользы. Экипаж застрял на склоне оврага на полпути, и все попытки вытащить его закончились ничем; эта внезапная превратность судьбы усилила панику, повергнув всех в бегство. Бандиты врассыпную бросились по дороге, забыв обо всем, каждый теперь думал только о своей шкуре. Рассвет был врагом, которому легче противостоять в одиночку, в относительном убежище канавы или живой изгороди, чем на дороге в компании пяти-шести человек. Здесь, на берегу, где всех знали в лицо и чужих не могли не заметить, подозрительным показалось бы уже то, что их много. Однако браконьер, бродяга или цыган вполне мог передвигаться один, сам ища себе укрытие и выбирая свою собственную дорогу. Этих дезертиров проклинали те немногие, кто остался, борясь с экипажем, и вот, из-за глупости и паники, повозку вытащили из оврага так неудачно, что она опрокинулась, завалилась набок, и у нее сломалось колесо.
После этой последней катастрофы в овраге начался сущий ад. Все кинулись к оставшейся телеге, которая стояла чуть дальше в овраге, и к уже перегруженным лошадям. Кто-то, все еще послушный главарю и чувствовавший необходимость этого, поджег сломанный экипаж, представлявший для всех них вопиющую опасность, и как же отвратительна оказалась последовавшая за этим свалка — схватка за телегу, которая все еще могла увезти их прочь от берега: дрались не на жизнь, а на смерть, камнями выбивали друг другу зубы, резали глаза битым стеклом.
