Татьяна Устинова - Одна тень на двоих
С крыши соседнего дома до балкона был один шаг.
На полу что-то белело.
Данилов откинул штору, нагнулся, от чего кровь из него, кажется, ударила фонтаном, и голова закружилась, и уши залепило, как ватой, и потрогал на полу плоскую и твердую лепешку мокрого снега. Потом запер балкон и вернулся в ванную.
— Что это значит? — тут же спросила Марта, как будто он ходил за ответом.
— Я не знаю.
Это было малодушием, но он за руку вывел ее из ванной и закрыл дверь.
Он не мог лечить себя перед зеркалом с надписью «Ты виноват», сделанной чем-то розовым.
Кровь все еще шла, и он заставил себя сосредоточиться на ране.
Холодной водой из кухонного крана он смыл с живота то, что удалось смыть. Бурые капли падали на светлый пол, и он морщился от отвращения. Марта куда-то вышла и тут же вернулась с тряпкой в руке.
— Данилов, встань на тряпку, или тебе придется перестилать полы. И дай я сама сделаю.
— Это неприятно.
— Нормально, справлюсь.
Ему очень хотелось, чтобы она ухаживала за ним и жалела его, и стыдно было, что так хотелось.
— Знаешь, — сказал он, глядя ей в макушку, которая двигалась на уровне его груди, — позавчера я нашел на своей кровати старую концертную рубаху, залитую кровью. А сегодня это.
— Ты что? С ума сошел?
— Нет. Я могу тебе показать. Я выбросил ее в ведро, а потом… достал.
— Господи боже мой, — пробормотала Марта. Она сильно прижала холодный и мокрый бинт к его ране, и он поморщился. — Больно?
— Нет.
— Данилов, можешь не демонстрировать мне свое суперменство. Ты весь потный, я же вижу.
— Дай я сам.
— Пошел к черту. — Она отняла бинт, посмотрела и поморщилась. — Все еще идет. Последний раз я делала перевязки в школе, на уроке гражданской обороны. Хочешь повязку-шапочку, Данилов? Только ее делают на голове раненого бойца.
— С головой у меня все в порядке.
— Ты уверен?
Он промолчал. Он боялся этого вопроса, даже когда его в шутку задавала Марта.
— Ну конечно, — сказала она, поразмыслив, — он же написал: «Это только начало». Там, в доме. Это и в самом деле было только начало.
— Да, — согласился Данилов.
— А машина? Которая тебя сбила? Из той же серии?
— Думаю, что да.
— Как это я сразу не поняла? Я думала, это пьяные придурки по ночам катаются! И почему ты мне не позвонил, когда нашел эту рубаху, Данилов?! Я бы приехала.
— Ты встречала своего Петю, тебе было не до меня.
— Я сама могу решить, когда мне до тебя, а когда нет, — сказала Марта сердито. — Стой спокойно, или сделаю больно. Или, может, сядешь?
Данилов решил было мужественно отказаться, но потом вдруг подумал, что это очень глупо. Подтянул к себе стул и сел. Марта присела перед ним на корточки, не отнимая мокрый бинт.
— Зря мы в больницу не поехали. Там бы хоть зашили. Данилов, ты уверен, что это можно так оставить, не зашивая?
— Уверен.
— Но у нее… края, — сказала Марта, рассматривая рану. Мокрый от крови бинт она швырнула в ведро. — Я никогда в жизни не видела рану… с такими краями у тебя будет заражение крови.
— У меня не будет никакого заражения крови, если ты зальешь все перекисью водорода и залепишь пластырем. Там есть широкий пластырь.
— Да что же он к тебе привязался, Данилов? — спросила Марта странным голосом.
А он-то надеялся, что она успокоилась!
— Кто привязался?
— Тот, кто испоганил твой дом, разбил голову охраннику, подкинул тебе рубаху в кровавых пятнах, наехал на тебя машиной и написал на зеркале, что ты виноват! Что ему от нас нужно?! Зачем он все это делает?!
— Во-первых, может быть, это не он, а она, мы ведь толком ничего не знаем, — сказал Данилов, безмерно удивленный словом «нас».
«Что ему от нас нужно?» — спросила Марта.
Нет и не было никаких «нас».
Данилов был один с тех пор, как появился на свет. Он не сразу понял, что — один, он был маленький, глупый и очень хотел, чтобы его все любили.
Когда понял, стало легче и проще. По крайней мере, он перестал спрашивать себя, почему его никто не любит.
Не любят, и все. Не заслужил. Не оправдал. Подвел. Нервы и все прочее.
Марта сказала «нас», и он дрогнул. Хоть и знал, что это невозможно. И лет ему скоро тридцать девять, не пять все же. И жизнь сложилась так, как сложилась, и ничего уже нельзя изменить.
Или можно?
— Конечно, это он, а не она, — заявила Марта уверенно, — женщина просто подложила бы тебе в котлеты толченого стекла или крысиного яда! И, уж конечно, не стала бы сбивать тебя машиной! Данилов, как ты думаешь, может, мне тебя связать, прежде чем поливать этой штукой?
В плоском флаконе было чудодейственное немецкое средство «от порезов и царапин», приобретенное Надеждой Степановной в местной кратовской аптеке.
«Андрей, вы должны это взять, — сказала тогда мама Марты. — Я купила два флакона. Вчера к нам на забор забралась чья-то чужая кошки и очень мяукала. Я хотела дать ей молока, стала ее снимать, и она меня сильно оцарапала. Видите? Я помазала этой жидкостью, и моментально все прошло. Очень хорошее средство!»
«Хорошее средство» обожгло, как будто в рану сунули раскаленный прут.
Глаза вылезли из орбит, и пришлось сильно прижать к ним ладони.
— Ч-черт!
— Уже все, — хладнокровно заявила Марта, — самое худшее позади. Хуже будет, только когда ты станешь отлеплять пластырь от своей мужественной волосатой груди.
— Только под общим наркозом, — сквозь зубы сказал Данилов.
Марта сгребла в кучу обрывки грязного бинта и обрезки пластыря, неожиданно провела ладонью по его голому предплечью, наклонилась и поцеловала за ухом.
Данилов замер. Шее стало щекотно и приятно.
— У тебя есть еда? Мясо или что-то в этом роде? Я бы поджарила, есть очень хочется.
— В холодильнике отбивные. Я… сейчас вернусь, только переоденусь.
Хоть бы еще раз поцеловала или погладила, на худой конец!
Как он там философствовал относительно того, что жизнь сложилась так, как сложилась?
— Переодевайся, — разрешила Марта. Теперь, когда Данилову не угрожала немедленная смерть от потери крови, ей заметно полегчало, даже веселье какое-то ударило в голову, может, от того, что она так сильно перепугалась, когда темная машина бросилась на него и он упал?
— Ты и так нарушил все свои правила, Данилов! Пришел голый в гостиную, рубаху кинул в ванну, ботинки так и не снял!
Он посмотрел на свои ноги в лакированных ботинках. Правда, не снял.
Грудь под тугой повязкой саднило ужасно.
— Я сейчас вернусь.
Нужно было не только переодеться. Нужно было зайти в ванную и еще раз посмотреть на то, что было написано на зеркале.
