Ольга Погодина-Кузьмина - Сумерки волков
— Если ему нужна помощь, пусть сам позвонит и попросит.
— Послушай, золотце, пока ты молод и здоров, у тебя всегда найдутся благодетели. Но в грязной общественной больнице ты остаешься один на один с печальной перспективой. Как результат — уныние, депрессия, суицидальные попытки. Геннадий готов опустить руки. А у тебя хороший богатый мужчина, майн либхен. Нужно беречь его нервы.
— При чем здесь Измайлов? У меня нет СПИДа, я не трахался с Бяшкой.
Игорь поднялся. Китаец уцепился подагрическими пальцами за его рукав:
— Постой, розан мой. Я же познакомился с твоим великолепным другом. Этот Винсент отлично говорит по-русски. Он пишет книгу, ты знаешь об этом? Про бедного Майкла Коваля. Думаю, я мог бы ему помочь. Впрочем, Георгий Максимович, конечно, знает об этом больше.
Игорь разозлился всерьез:
— Не надо мне угрожать, как в глупом детективе! Плевал я на вашего Винсента, я его почти не знаю.
— Конечно, цветочек. И все же не стоит расстраивать Георгия. Зачем ему знать, что ты почти не знаешь такого молодого, роскошного парня, с которым ты проводишь время на джазовых концертах.
Игорь повернулся и пошел к лестнице.
— Поговорим после, золотце! — крикнул вслед ему Китаец.
В номере Игорь включил электрическую зубную щетку. Он злился на себя за то, что остался в ресторане с Китайцем, что не решился грубо послать его и уйти. Угрозы старика не пугали его, он был уверен, что Георгий не станет слушать Равиля. Но Винсент мог наделать глупостей, да и новости про Бяшку действовали угнетающе.
Он слишком хорошо знал это чувство, когда из жизни уходит смысл и человек начинает разрушать себя любым доступным способом. Это случилось с матерью, когда она перестала сопротивляться воле дяди Вити, и раковая опухоль спасла ее от казни, назначенной самой себе. Теперь это происходило с Бяшкой. Даже после подставы с наркотиками Игорь все еще сохранял привязанность к приятелю, иногда вспоминая, как делил с ним постель и засохшую пиццу, как вместе они мечтали о будущем. Теперь для одного из них это будущее стремительно катилось в могилу.
Щетка ударилась о зубы, повредила десну. Марина постучала в двери номера. С ней был молодой мужчина с рыжими, крепко вьющимися волосами — экскурсовод, присланный сопровождать их по достопримечательностям Стамбула. Его звали Ади.
Звонил Владлен, сообщил, что они с Георгием немного задержатся. Не было смысла сидеть в отеле, втроем с Мариной и Ади они отправились гулять по городу. В трамвае экскурсовод рассказал о себе:
— Я русский, хотя наполовину еврей, на четверть ассириец, мы жили в Армении, а теперь живем в Израиле. Но я считаю себя русским. Хотите скажу почему?
— Скажи почему? — улыбалась Марина.
— Русские такие же, как библейские евреи. Господь испытывает нас, посылает страшные беды. Русских разбросало по всему миру, и везде нас любят, или ненавидят, или боятся. От нас все время чего-то ждут. Я знаю, и сейчас многие ждут, что русские спасут человечество.
— От кого?
— Конечно, от Америки.
Ади чем-то напоминал парижского художника Кемаля. У него был слишком крупный нос, ржавая щетина покрывала украшенные оспинами щеки. Но сложен он был как для рекламы спортивной одежды — прямые плечи, узкая талия и веселые крепкие ягодицы, привлекавшие взгляды прохожих. Марина слушала его болтовню и улыбалась сочными вишневыми губами.
Глядя на них, Игорь ощущал витающее в воздухе возбуждение. На старом рынке, среди гортанного клекота торговцев, в столбах света, душистого от летучих пряностей, он вспоминал Георгия. Когда все в жизни складывалось слишком хорошо, за поворотом ждал, как правило, прямой удар в челюсть. «Нет, не в этот раз, — говорил он себе. — Если не ждать неприятностей, то ничего и не случится».
Марина купила шелковый платок и коробку обсыпанных сахарной пудрой кубиков рахат-лукума. Болтая с Ади, Марина на ходу ела сласти, смеялась невпопад, запрокидывала голову. Чувствуя себя третьим лишним, Игорь брел за ними по пыльным улочкам, прячась в тени домов от жгучего солнца, проталкиваясь в толпе туристов.
Он начал уставать от жары и недосыпа, заныло больное колено, хотелось вернуться в гостиницу, лечь в постель. Но Марина и Ади тащили его по улицам и площадям и наконец заставили войти в собор Айя-София, о котором читали в путеводителе за завтраком.
Внутри было прохладно, но похоронная роскошь колонн и мозаик наводила скуку. Ади рассказывал историю храма. Игорь смотрел в лицо бога, безмятежное, как солнечный луч, и снова вспоминал Георгия. Что если Винсент расскажет ему, как они трахались в кабинете? Ну нет, он не сошел с ума, чтобы решиться на такое. И все же на всякий случай надо было придумать легенду. А еще лучше просто «пойти в жестокий отказ».
Из одного музея Ади повел их в другой, подземный. Это было самое странное место из всех, какие Игорь видел в своей жизни. Каменные ряды колонн уходили в сумрак, как в бесконечность. Арки сводчатого потолка отражались в темной глади воды, покрывавшей весь пол пещеры, словно антрацитовый паркет. Казалось, под ногами дышит бездонная тьма.
— Цистерна базилика, — сказал Ади. — Древнеримское водохранилище.
Между колоннами от входа до противоположной стены тянулся деревянный помост. Вместе с другими туристами они пошли по мосткам над водой.
— На самом деле никто не знает, когда здесь появился этот храм. Возможно, римляне только перестроили капище древних греков или этрусков.
Марина то и дело останавливалась, делала фотографии, просила фотографировать ее, призывно изгибаясь над перилами. Ади послушно щелкал фотоаппаратом, продолжая давать пояснения:
— У этрусков была своя религиозная система, культ мертвых. Они считали, что у человека не одна душа, а целых три. После смерти та душа, которая находится в печени, растворяется в протоматерии подземного мира. Другая душа, та, что расположена в голове, переходит в небесный мир и затем перерождается в другого человека. А третья душа, живущая в сердце, остается на земле. Она продолжается в потомках, или в деяниях человека, или в памяти любивших его людей.
Слушая экскурсовода, Игорь трогал колонны, разглядывал медлительных рыб в черной воде.
Вместе с Ади и Мариной они оказались в конце деревянных мостков, на небольшой каменной площадке, лежавшей почти вровень с водой. Здесь колонны опирались на огромные каменные головы. Одна была уложена на бок, другая поставлена затылком вниз. Безмятежные лица изваяний смотрели в пустоту, волосы клубились каменными змеями.
— Медуза, Менвра или Мания, богиня безумия и справедливого возмездия, — Ади почтительно коснулся лба медузы. — Кстати, скоро первое мая, праздник подземных богов. В их честь устраивали игры, пиры и священные обряды.
