Людмила Бояджиева - Уроки любви
В июне 1905 года дачное празднество готовилось с особой помпой: к своему пятнадцатилетнему юбилею Зося собиралась потрясти всех сюрпризом. Зачастивший еще с зимы к Лихвицким немецкий профессор сумел поставить больную на ноги. Он специально разработал ортопедическую обувь и конструкцию костылей, уравнивающую длину ног и надежно закрепляющую их на искусственных подпорках. Пока необходимые предметы изготавливались в специальной берлинской мастерской, толковый плотник Семен вытесал хитрые костыли собственными руками, чтобы барышня могла подготовиться к самостоятельной ходьбе.
Это оказалось совсем непросто. Зосе потребовалось немало терпения, чтобы научиться стоять, используя подпорки, потом передвигать ноги, будучи запертой в специальную «ходильную тумбу», — приспособление, выполненное тем же Семеном по образу детских «ходунков». А уж затем пошли в ход самодельные костыли.
Софья Давыдовна переходила от мольбы и слез к наставлениям и снова просила «Христа ради» Зосеньку не бросать занятия, хотя на руках и ногах бедняжки лиловели синяки.
Настя, молчаливая, упорная, всегда была рядом. Она спокойно переносила Зосины истерики и бунты: терпеливо подбирала разбросанные костыли, заметала осколки разбитых ваз и совершенно не реагировала на злые выходки калеки, когда вновь, с непреклонной настойчивостью, поднимала ее на ноги.
За неделю до дня рождения из Берлина прибыли заказанные башмаки и с изяществом выполненные костыли — никелированный металл, мягкие кожаные валики в подмышках, тоненькие ремешки, пристегивающие ходули к ботинкам — все было такое мудреное, аккуратное, старательное, что Зося от радости засмеялась. С раннего утра до поздней ночи она «обхаживала» новые приспособления и накануне дня рождения легла спать чрезвычайно взволнованная — назавтра предстоял главный экзамен ее жизни. Гостей пригласили много, особенно из сверстников Зоси. Но все они были совсем ни к чему, если прямо из полка, где проходил кавалерийское обучение, должен был примчаться сам Алеша Ярвинцев. Для него-то, таясь даже от себя, готовила Зося свой сюрприз.
С вечера Настя закрутила ее шелковистые пепельные волосы в тряпичные папильотки и на кресле возле кровати развесила праздничное платье — первый взрослый туалет именинницы, заказанный у французской модистки.
Зося долго не могла уснуть, высматривая в голубоватом свете ночника то поблескивающие стерженьки своих костылей, то кружевные рюши длинного роскошно-дамского платья.
Глава 4
…Утро шестнадцатого июля началось с волнений. Суетилась дворня, приводя в завершающий, выставочный порядок комнаты и сад, на кухне шли приготовления роскошного обеда во главе со специально приглашенным из ресторана гостиницы «Красной» повара. У Софьи Давыдовны разыгралась мигрень, а Розалию Моисеевну, музыкальную преподавательницу Зоси, укусила за ногу чужая собака. Боялись заражения бешенством и настаивали на том, чтобы немедля везти пострадавшую для уколов в больницу. Но Розалия Моисеевна мужественно отказалась от лечения, проявив свою преданность делу — еще бы, дуэт из «Пиковой дамы» в исполнении Зоси и Насти, репетируемый два месяца, должен был стать триумфом именинницы.
— Честно-честно, скажи, как я? — Полностью одетая и причесанная, Зося стояла в центре своей комнаты у большого овального трюмо. Солнечный луч проникал сквозь верхние цветные стекла высокого окна, обливая ее хрупкую фигуру неземным радужным светом. В сборках пышного платья из незабудкового газа прятались костыли, по плечам и спине рассыпались легкие, длинные локоны, на бледных скулах горел румянец.
— Ты просто прелесть, Зося! И, кажется, что не пойдешь, — взлетишь! Такая легкая, воздушная — сказка! — Искренне обрадовалась Настя. — А это от меня — ты сегодня должна утопать в любимых цветах.
— Ах, приколи скорее сюда, на корсаж! — Зося приложила к атласному лифу букетик собранных Настей незабудок. — И скажи, — он давно здесь?
— Часа два как прибыл. Весь в серой пыли, рысак в мыле, скакал тридцать верст. Загорел, возмужал, — чудо как хорош!
— А что говорил?
— Да со мной-то ничего. Они с Вольдемаром сразу к морю пошли и твой брат ему что-то очень важное, политическое, жарко так нашептывал.
— Политическое… — Разочарованно вздохнула Зося. — Ну и болван, этот Вольдемар! Не мог свою политику в мой праздник оставить.
— Да перестань беспокоиться, Зося, Алекс здесь и, думаю, проскакал по жаре из такой дали не ради Володиных диспутов… Но он и не предполагает, какое волшебное виденье ожидает его. Верно, Зосенька, сегодня должен быть удивительный праздник!
Самостоятельно проковыляв до кресла, Зося с облегчением села, отложив костыли рядом, и с мольбой посмотрела на Настю:
— Не оставляй меня сегодня ни на минуту, ладно? А если что не так, незаметно поддержишь… Ей Богу, подружка, мне так боязно! Все кажется — упаду у всех на глазах, оконфужусь…
— Ты сильный, волевой человек, Зося. Не то, что все эти кисейные барышни. Такому трудному делу выучилась! — Присев у ее кресла, Настя взяла Зосю за руки и заглянула в ее тревожные глаза. — Выходит, умеешь за себя постоять… А в обиду тебя никто не даст. Вон какой праздник в твою честь закатили… — Настя радостно сверкнула глазами. — открою секрет — барин с утра уже пиротехников из города привез, чтобы, как стемнеет, фейерверки пускать.
— Ух, правда? — Зося захлопала в ладоши. — Это же настоящий бал! А ты когда переодеваться-то будешь? Надень, душенька, то вишневое платье со стеклярусом, что маман тебе к рождеству подарила. Тебе темный бархат так к лицу!
— Ну, что ты, Зосенька! Платье хоть и дареное, а все же для барыни шитое. Не дело мне сегодня в нем щеголять. Всяк сверчок знай свой шесток — говорят не зря. А то шесток подломится и сверчка-то прихлопнет!
— Ах, ну, если правду сказать, — от тебя, Анастасия, и так, без бархатов, глаз не отвести… Не отпирайся, я знаю, — Вольдемар давно при тебе краснеет и тушуется.
— Вот еще! Пусть лучше Грету Саркисову получше примечает — вот уж красавица — ну, прямо Афродита, да и всем известно, что Саркисовы — миллионщики. — Настя довольно осмотрела себя в зеркале — узкая синяя шерстяная юбка ладно сидела на ее округлых бедрах, спускаясь до щиколоток — почти к самым черным туфелькам, застегнутым на три перламутровые кнопочки. Черный лаковый поясок, подчеркивая тонкую талию, и блуза из простого белого батиста, украшенная вставками и прошивками мелкого кружева, с воротничком под горло и узкими манжетами, выглядела очень нарядно. Недаром мать крахмалила и утюжила ее до самой зари. Единственным украшением Насти был черный атласный бант, перевязавший пышную каштановую косу. Волосы Настя, как всегда, старательно расчесала на прямой пробор, но мелкие легкие завитки выбивались на лбу, на висках, на шее, словно ее слегка растрепало ветром.
