Барбара Вуд - Дом обреченных
Переодевшись, умывшись, расчесав и заново уложив волосы, я почувствовала себя намного лучше. Да, поездка на поезде просто ужасна, но все же не сравнить с тем, какой была бы эта поездка в экипаже. И, конечно, я была усталой и голодной. Но более чем все остальное, меня волновало то, что я снова стала частью семьи, вернулась в дом, где родилась, и начала совсем новую жизнь, разделяя ее с семьей и ощущая свою сопричастность.
Если б я только знала, как далека была от истины!
Спускаясь по лестнице несколькими минутами позже, я была поражена феноменальным молчанием этого дома. Почти семь вечера, за окнами — чернильная темень, а внутри — странная, похожая на музейную атмосфера. Мои шаги тонули в толстых коврах, каждая масляная лампа сияла мягким ореолом. Темные деревянные панели на стенах, смутно вырисовывающиеся очертания мебели, раскидистые растения в массивных кадках — все вместе создавало дух спокойной строгости, почти церковной суровости.
Оборки моей юбки с шорохом задевали ковер. Моя высокая тень следовала за мной вниз по ступеням. Я чувствовала, что если бы сейчас заговорила с кем-нибудь, это был бы шепот.
И снова все более и более остро ощущался факт отсутствия семейных портретов в доме.
Я прошла в гостиную, быстро оглядев ее, и обнаружила, что она пуста, затем продолжила путь туда, где должна была размещаться библиотека. Это было хранилище книг, ряд за рядом громоздившихся в небольшой комнате с простыми креслами и запахом кожи. Пламя излучало желанное тепло, а свет газовых ламп разгонял мрак по углам. Войдя туда, увидела, что я наконец не одна.
В комнате находился мужчина лет тридцати пяти. Небрежно сидя на скамеечке, вытянув ноги, обутые в высокие сапоги, со сложенными на груди руками, он пристально глядел в огонь. При моем приближении его сосредоточенность, казалось, уже не была такой напряженной, поскольку, бегло взглянув на меня, он не был ни изумлен, ни взволнован моим появлением. Он как будто ждал меня.
Решившись правильно начать разговор с этим моим кузеном и стараясь избежать натянутости, которая, кажется, возникла между мной и тетей Анной, я глубоко вздохнула и решительно приблизилась к нему.
— Добрый день, Тео, — сказала я самым приветливым тоном. — Я Лейла, ваша давно потерянная кузина. Тетя Анна сказала мне, что я смогу найти вас здесь и… — тут я широко улыбнулась, — и что я должна любой ценой избегать столкновения с эксцентричным Колином, что, как я предполагаю, было бы катастрофой.
Он поднялся, прямой и высокий, нависнув надо мной так же, как книжные шкафы вокруг, и сухо сказал:
— Добрый вечер. Я не Теодор. Я Колин.
Глава 2
Смущенная, я не могла придумать, что сказать, не могла даже принести необходимых извинений. Я стояла с пылающими щеками, в полнейшем замешательстве глядя на человека, которого так грубо оскорбила. Он смотрел мне прямо в глаза своими светло-зелеными глазами с золотистыми крапинками. Обрамлявшие их ресницы и брови, сейчас сдвинутые вместе, были того же цвета, как и длинные пряди волос на голове и на затылке — цвета тикового дерева. Как и большинство молодых мужчин его возраста (я дала бы ему тридцать с хвостиком), кузен Колин носил довольно длинные волосы, не смазанные фиксатуаром, и длинные бакенбарды. У него был крупный прямой нос, крепко сжатый рот и тяжелая квадратная челюсть.
Странно, в нем не заметны черты Пембертонов — ни густых ресниц, ни ямочки на подбородке, про которую моя мать однажды сказала: «Ты — одна из этой семьи». И тут я непроизвольно стала сравнивать его с Эдвардом Чемпионом, которого я любила больше всего на свете, — ярким красивым мужчиной с густыми черными волосами и орлиным носом. Он был всем, что у меня осталось в этом мире, не считая этой странной коллекции родственников, и он всегда присутствовал в моих мыслях. Сравнение Колина с Эдвардом, казалось, было не в пользу первого, хотя его лицо могло быть очаровательным, когда он улыбался, а его осанка просто великолепной, но моему кузену все же далеко до Эдварда.
Кое-как мне удалось обрести дар речи:
— О, мне ужасно жаль. Как это грубо с моей стороны!
Он пожал плечами.
— Откуда вам было знать? Это характерно для тети Анны, основательно запутывать вещи. Присядьте, не желаете? Вы очень подходите этому дому, знаете ли, ужин в восемь вечера, ровно, даже если у кого-то нет аппетита или кто-то находится на грани голодной смерти. А после путешествия из Лондона поездом вы должны быть или тем, или другим.
— Кажется, вы знаете обо мне все.
— Новости в этом доме распространяются быстро. По крайней мере, — тут он вернулся к своей скамеечке, снова вытянул ноги, скрестив их, — скоро вы это сами увидите. Здесь никто не держит секретов.
— Тео — это ваш брат?
— Что?! — Колин издал сухой смешок. — Этот бездельник является моим кузеном, так же, как и вашим, так же, как и я являюсь вашим кузеном.
— Поняла.
— Нет, не думаю, что вы поняли. Для представительницы рода Пембертон вы многого не знаете о Пембертонах, верно? Полагаю, ваша мать никогда много о нас не говорила, не возносила нам хвалу, и все такое. Видите ли, все восходит к сэру Джону Пембертону, вот уже десять лет как умершему, и к его супруге Абигайль. Сэр Джон и Абигайль имели троих сыновей: Генри, Ричарда и Роберта. Генри — отец Тео. Ричард — мой отец, а Роберт — ваш отец.
— А Марта?
— Марта — моя сестра.
— А кем тогда приходится нам всем тетя Сильвия?
— Она — незамужняя сестра Абигайль. Она приехала жить в этом доме, о… пожалуй, лет пятьдесят или шестьдесят назад, когда Абигайль вышла замуж за сэра Джона.
— Понятно. — Я сложила ладони, усваивая информацию. — Буду надеяться, что скоро всех их увижу. Генри, Тео и вашего отца…
Лицо Колина омрачилось.
— Мой отец умер, как и моя мать. На самом деле из троих сыновей сэра Джона в живых остался лишь один Генри, отец Тео. Из того поколения живы только тетя Анна и тетя Дженни.
— Но, к сожалению, — мой голос стал немного громче, — Дженни тоже ушла.
— О? — Он, казалось, не удивился. — И вы приехали сюда, потому что теперь остались совсем одна? — Это больше напоминало обвинение, чем вопрос, с какой-то насмешкой в голосе, так что кузен Колин начал меня раздражать.
— Я приехала сюда по личным причинам. Из-за них я хочу снова увидеть свою семью и дом, где родилась.
Теперь он посмотрел на меня внимательно, и я заметила в его глазах серьезность. Все легкомыслие исчезло.
— И мы оказались такими, какими вы нас запомнили?
Глядя в его светло-зеленые глаза, я сознавала, что спрашивал он совсем не о том. Что действительно интересовало Колина, так это вопрос: помню ли я их вообще?
