Барбара Вуд - Мираж черной пустыни
— Это поможет, — сказала Грейс, окуная вату в кунжутное масло и запихивая ее в ухо мальчика. Отныне, Мэри Джейн, следи за тем, куда он засовывает свою голову.
Переходя к другому ребенку, Грейс не смогла удержаться, чтобы не бросить быстрый взгляд из окна кухни. Сэр Джеймс еще не вышел из коровника.
Утром он сообщил ей, что у него есть для нее сюрприз, нечто особенное, что он хотел бы показать ей, и попросил ее не уходить сразу домой, а подождать его. Однако потом прибежал рабочий, который сказал, что одна из коров никак не может отелиться, и Джеймс умчался в коровник, оставив Грейс гадать, что же за сюрприз он ей приготовил.
— Статус колонии существенно облегчит нашу жизнь, — произнесла Люсиль.
Она месила тесто и раскладывала его по формам для выпечки. Вечером, когда ее гостьи соберутся по домам, каждая из них уедет со свежеиспеченным хлебом. Она, в свою очередь, получит немного домашнего мыла от Одри Фокс, а также немного шерсти, которую привезла со своей овцефермы Мэри Джейн Симпсон, чтобы обменять ее на хлеб, мыло и медицинские услуги. Грейс приехала со своим медицинским саквояжем.
Следующим в очереди на оказание врачебных услуг был малыш Рональд Фокс, подцепивший песчаных блох.
— Раньше, — сказала Люсиль, проверяя температуру печи, — роль врача играл мальчик-поваренок. Он был большим спецом по части вытаскивания блох.
— Я бы лучше умерла! — заявила молоденькая Сисси, которая приехала в провинцию Наньюки всего месяц назад и уже отчаянно желала вернуться в Англию. Так же как и две другие женщины, прибывшие вместе с ней на ранчо Дональдов, Сисси приехала в Африку вместе с мужем, который был награжден правительством дарственной на землю. Ведомый мечтами и иллюзиями, он посадил свою семью в крытый фургон и привез ее сюда, в Британскую Восточную Африку, где им приходилось сейчас отчаянно бороться за свое существование на ферме. Такие сборища и посиделки — типичные для жителей Кении — были для них единственным видом развлечения и общения и давали возможность обмениваться друг с другом товарами, которые они производили или имели в изобилии.
Сисси поменяла пеленки Гретхен и посадила ее обратно в манеж, где обе девочки, шестнадцати и тринадцати месяцев от роду, тихо играли.
— А что вы делаете в чрезвычайной ситуации, по-настоящему чрезвычайной? — спросила Сисси.
— Молимся, — ответила Люсиль, ставя формы с тестом в печь.
Грейс, занятая ногой Рональда, практически не обращала внимания на разговор. Женщины, казалось ей, говорили хором, дети вопили, орали и бегали по дому, играя в «стрелялки». Одним словом, царил настоящий бедлам, а Грейс нужно было подумать.
С самого утра ей не давали покоя свалившиеся на нее проблемы.
Прошедшая неделя изобиловала различными церемониями и торжествами, устраиваемыми в честь провозглашения Кении Британской колонией. Валентин и Роуз, словно королевские особы, присутствовали в Найроби на всевозможных мероприятиях, кульминационным из которых было торжественное открытие бронзовой статуи короля Георга V, подаренной колонии Валентином. Затем была неделя скачек, охоты, вечеринок и выступлений.
В Найроби Валентин с женой останавливались в отеле «Норфолк».
Номера тем не менее брали раздельные. Чтобы как-то объяснить это окружающим, они придумали целую легенду: якобы Роуз поняла по ночам приступами астмы и не хотела мешать мужу спать. Все принимали это объяснение с понимающим и сочувствующим видом. В Восточной Африке сохранить что-либо в секрете было практически невозможно. Когда Роуз поняла, что забеременела после той рождественской вечеринки в их доме, то в течение недели об этом узнали все, даже те, кто жил в Танганьике. А когда спустя три месяца она потеряла ребенка, это тоже стало достоянием гласности, включая и тот факт, что ребенок был мужского пола. После этого по Африке пошли слухи о том, что в силу сложившихся обстоятельств граф и графиня предпочитают спать порознь.
— Скажи ему, Грейс, — произнесла еще не оправившаяся от выкидыша Роуз. — Скажи Валентину, чтобы он больше не прикасался до меня. Никогда. — Роуз умоляла ее об этом уже не в первый раз, но впервые она говорила об этом на удивление честно и открыто. — Я нахожу эту обязанность отвратительной. Теперь я понимаю, почему спальню называют комнатой хозяина. Радуйся, что ты не замужем, Грейс.
Что Грейс могла ответить на это? Что она думала совершенно иначе? Что она мечтала о том интимном контакте, который происходил между любовниками? Что в своих фантазиях она занималась любовью с сэром Джеймсом? Роуз никогда бы этого не поняла.
Перевязывая палец Рональда, Грейс снова бросила украдкой взгляд в окно.
— Как идут дела в клинике, Грейс?
Отослав Рональда играть с остальными детьми, строго-настрого наказав ему носить на улице обувь, Грейс начала приводить в порядок свои инструменты. Сегодняшний визит обошелся без серьезных происшествий: она дала бутылочку аспирина страдающей периодическими болями Сисси; быстро осмотрела горло двенадцатилетнего Генри, которое болело, на ее взгляд, не от болезни, а от чрезмерного оранья; принесла лосьон для потрескавшихся рук Люсиль; проверила, как протекает беременность Мэри Джейн; выслушала несколько незначительных жалоб от детей. Она закончила свои дела и теперь могла собираться и идти домой. Но Джеймс просил ее подождать. У него был сюрприз для нее.
— Дела хорошо идут, спасибо, — ответила Грейс, заканчивая мыть свои инструменты.
Иногда Грейс думала о том, замечают ли женщины, каким замкнутым человеком она была, что она никогда не участвовала в их женских разговорах. Они сидели на кухне и говорили о менструации и детях, о проблемах в спальне и супружеских тайнах, о странных снах, о предчувствиях и предостережениях; они пили чай, обсуждали погоду и сравнивали болезни своих детей.
Во время таких разговоров Грейс в основном молчала, если же и принимала в них участие, то только как врач. Она никогда не говорила о своих личных переживаниях и чувствах. Возможно, они не ждали от нее этого и относились к ней как к доктору и советчику, а не как к приятельнице. А быть может, все объяснялось гораздо проще: у нее не было ни мужа, ни детей.
«Я могла бы рассказать вам о многих вещах, — думала она, вытирая инструменты и складывая их в саквояж. — Я могла бы рассказать вам о солдатах, которых встречала на военных кораблях, и о признаниях, которые она делали, о предложениях, которые я получала, о галантных офицерах, которые стучались по ночам в дверь моей каюты. Я могла бы рассказать вам о своих мечтах и нуждах, о своем одиночестве. О любви, которая растет и крепнет во мне, словно нежеланный ребенок, — любви к мужчине, который никогда не станет моим».
