Тесс Герритсен - Надежда умирает последней
Вилли оглянулась и застыла. Из зарослей вышел человек в каких-то обносках и направился к ней, странной нетвердой походкой отчаянно уставшего человека. У него не было лица. То есть то, что было, трудно назвать лицом. На нем отсутствовали брови, от волос на голове осталось лишь несколько чахлых пучков, и у него не было ушей. Он остановился в нескольких ярдах от нее, как если бы боялся подойти ближе.
Они смотрели друг на друга, и оба не могли решиться заговорить.
– Неужели это ты, такая взрослая? – наконец произнес он.
– Да, – она прочистила горло, – это я.
– Ты прекрасно выглядишь, Вилли, правда прекрасно. Ты замужем?
– Нет.
– Ты должна быть замужем.
– Нет.
Они смотрели друг на друга изучающе, как незнакомцы, которые ищут точки для соприкосновения.
Он мягко спросил:
– Как твоя мама?
Вилли моргнула, пытаясь остановить слезы:
– Она умирает. – И вдруг почувствовала неловкость в том, как это прозвучало, словно возмездие для ее отца. – Это рак. Несколько месяцев назад я хотела, чтобы ее осмотрел доктор, но ты же знаешь, какая она. Никогда не думает о себе, никогда не находит времени для себя. – Ее голос прервался.
– Я понятия не имел, – прошептал он.
– Как бы ты мог знать? Ты же был мертв. – Она посмотрела на небо и внезапно рассмеялась. – Тебе не приходило в голову написать нам? Хотя бы одно письмо из могилы?
– Это только усложнило бы все. Стало бы еще тяжелее.
– Тяжелее, чем то, что с нами произошло?
– С моей смертью Энн стала свободной, она могла жить дальше, найти кого-то, кто был бы лучше меня.
– Но она не искала, даже не пыталась, для нее существовал только ты.
– Я думал, она забудет, освободится от меня.
– Ты думал неправильно.
– Мне жаль. – Он склонил голову.
– Мне тоже жаль, – сказала она после паузы.
Птица запела где-то на дереве, и это скрасило возникшую напряженную тишину.
– Что случилось с тобой?
– Ты об этом? – спросил он, притронувшись к своему лицу.
– Я обо всем.
– Обо всем, – повторил он и рассмеялся. – Со мной случился ад.
Он стал ходить по кругу между деревьев, как потерянный. Наконец остановился у фюзеляжа, пристально глядя на изъеденный ржавчиной остов самолета, и снова заговорил:
– Это забавно, я ни на минуту не потерял сознание. Даже когда летел к земле, срезая верхушки деревьев, когда вокруг все горело и скрежетало, я был в сознании. Помню, я думал: «Когда же я буду на небесах или в аду?» И сам себе ответил: «У меня своя вечность».
Он остановился и глубоко вздохнул.
– Они нашли меня недалеко от этого места, блуждающим под деревьями. Мое лицо было почти уничтожено. Но я многое помню. – Он посмотрел на свои изуродованные руки. – Боль пришла позже, когда они пытались снять следы ожогов. Мои нервы не выдерживали, я кричал, прося дать мне умереть, но они не дали. Я был слишком ценен.
– Потому что ты американец?
– Потому что я пилот. Одни хотели от меня информации, другие надеялись получить деньги.
– Они мучили тебя?
Он помотал головой:
– Я думаю, они считали, что я уже достаточно измучен. Это был нудный вид убеждения. Бесконечные беседы, неоспоримые аргументы. К тому времени я уже поправлялся. И поклялся себе, что не дам врагу заморочить мне голову. Но я был слаб, к тому же далеко от дома. И они сказали мне так много всего, с чем я не мог спорить. И спустя какое-то время их слова обрели смысл. Относительно того, что эта страна – их дом, а мы, американцы, – грабители в их доме. Разве есть такие, кто не станет бороться с грабителями в своем доме? – Он снова тяжело вздохнул. – Я больше ничего не понимал. Сейчас это, быть может, выглядит неубедительно, но я тогда так устал. От их давления, от своих попыток объяснить, что делал в их стране, устал защищать Бога в своей душе, но еще помнил, что это такое. В общем, мне стало легче согласиться с ними.
И через некоторое время я даже стал верить, что все правильно. Некоторые люди считают меня предателем.
– Некоторые, но не я.
Он молчал.
– Почему ты не вернулся домой?
– Посмотри на меня, Вилли, кто хотел бы видеть меня таким?
– Мы с мамой.
– Вы не захотели бы. Я перестал быть человеком. – Он жутковато рассмеялся. – Представь, как люди шептались бы за моей спиной, увидев мое лицо. Разве ты могла хотеть такого отца? А твоя мама мужа? – Он тряхнул головой. – Энн, она была так красива! Я не мог вернуться к ней таким.
– Но что с тобой теперь? Что у тебя есть здесь, в этой стране? Посмотри на себя, во что ты одет, какой ты худой! Ты голодаешь?
– Я ем то же, что все в деревне. Достаточно для того, чтобы жить. – Он одернул на себе жалкую рубаху. – Что касается одежды, я никогда не придавал ей особого значения.
– На это ты поменял свою семью.
– Я нашел здесь другую семью, Вилли.
Она ошеломленно смотрела на него.
– У меня есть жена, ее зовут Лан, и дети: девочка – младенец и два мальчика… восемь и десять лет. Они говорят по-английски и немного по-французски, – проговорил он как-то беспомощно.
– Мы ждали тебя дома.
– Но я был здесь. И Лан была здесь. Она спасла мне жизнь, ухаживала за мной, лечила от лихорадки, снимала бесконечную боль.
– Ты говорил, что хотел умереть.
– Лан была той, которая заставила меня снова хотеть жить.
Вилли смотрела на человека почти без лица, который был ее отцом, его глаза без ресниц смотрели на нее не мигая, словно ожидая ее суда.
«У меня есть лицо, нормальная жизнь, – думала она, – какое я имею право судить его?»
– Хорошо, – сказала она, глядя куда-то вдаль. – Что я должна сказать маме?
– Я не знаю, может быть, ничего?
– Она имеет право знать.
– Возможно, было бы милосерднее не говорить ей.
– Милосерднее к кому, к ней?
Он посмотрел на свои ноги в грязных шлепанцах.
– Мне кажется, я заслуживаю этого, независимо от того, что ты должна сказать. Я заслуживаю. Но Господь знает, я хотел сделать это для нее и для тебя. Я послал деньги, двадцать, может, тридцать тысяч долларов. Вы получили их, ведь так.
– Но мы не знали, от кого они.
– Вы и не должны были знать. Нора Уокер устроила это через банк в Бангкоке. Это было все, что я имел, все, что осталось от золота.
Она изумленно смотрела на него, заметив его пристальный взгляд на фюзеляж самолета.
– В самолете было золото?
– Тогда я этого не знал. В «Эйр Америка» было правило – никогда не задавать вопросов, касающихся груза. Дело пилота – вести самолет.
Но когда самолет упал, я увидел это, золотые слитки, разбросанные вокруг. Это было безумие. У меня осталась половина моего проклятого лица, и помню, я думал: «Я богат, я прошел через все это, и богат». – Он смеялся теперь над этим своим безумием, нелепой радостью полумертвого человека. – Я закопал несколько слитков, другие бросил в кусты. Моя мысль была – это мой билет отсюда. Если меня возьмут в плен, я смогу заплатить за свою свободу.
