Джоанна Росс - Тайные грехи
Это не мог быть его ребенок: они не спали вместе с тех пор, как она убедилась, что носит под сердцем Ли. Если бы Джошуа дал себе труд поразмыслить об этом, он решил бы, что Сайни обрекла себя на безбрачие. Узнать, что она состоит в любовной связи с каким-то прохвостом, было как гром среди ясного неба.
На его предложение убираться к хахалю Сайни с полным самообладанием ответила, что вышеупомянутый джентльмен женат, и она не собирается доводить до его сведения факт будущего отцовства.
– По крайней мере, он мог бы хотя бы оплатить услуги врача, – посоветовал Джошуа. – Будь я проклят, если раскошелюсь на то, чтобы ты избавилась от чьего-то отродья.
– Не смеши. Придется освежить твою память, Джошуа: если между тобой и мной и есть что-то общее, так это то, что мы оба исповедуем католичество. Об аборте не может быть и речи.
– А о супружеской измене? Ноги чтоб твоей здесь не было, когда я вернусь с работы!
Сайни вновь удивила его – покатилась со смеху. Этот холодный, дребезжащий смех довел Джошуа до белого каления. Убить ее мало!
– Отлично сыграно, дорогой, – произнесла она. – Идеальное соотношение оскорбленной невинности с уязвленным мужским самолюбием. Тебе следовало стать артистом, а не бизнесменом.
Он сжал кулаки.
– Шлюха!
– А ты – самовлюбленный индюк! Я бы сказала, мы – два сапога пара. – Сайни пересекла комнату и положила руку на рукав мужа. Ногти пятнами крови алели на синей материи. – Не забывай, дорогой: это мои денежки спасли твою драгоценную студию от банкротства. Ты у меня в долгу.
Джошуа вытаращил глаза.
– Ты серьезно рассчитываешь на то, что я останусь мужем женщины, выставившей меня на посмешище?
– Тебе не о чем беспокоиться. Я была осмотрительна. – Ее пальцы коснулись тугих мускулов его предплечья. – Ни одна живая душа, включая отца ребенка, не усомнится в том, что это твое дитя. И потом, советую тебе хорошенько взвесить все преимущества нашего брака.
– Например?
– Если ты позволишь втянуть себя в долгий, скандальный, дорогостоящий бракоразводный процесс, студия «Бэрон» вылетит в трубу. Но ты должен помнить кое-что еще: оставаясь моим мужем, ты по-прежнему сможешь избегать брачных уз со всеми актрисами, с которыми спишь.
Джошуа нехотя признал справедливость ее слов.
– Ладно. Можешь остаться.
– Ты признаешь моего ребенка?
– Я дам ему свое имя. Это все, что я могу обещать.
– Это все, о чем я прошу.
Следующие несколько месяцев они соблюдали условия вынужденного перемирия. К несчастью, мысль о том, что какой-то неизвестный самец сумел вызвать страсть во фригидной Сайни, оказала на Джошуа пагубное воздействие. А вскоре его ждал новый удар: он обнаружил, что стал импотентом.
Тогда-то Джошуа и стал искать утешения в том единственном, что по-прежнему принадлежало ему одному, над чем он сохранял контроль. В Ли.
После того как он переступил черту и нарушил незыблемый нравственный закон, Джошуа жил в постоянном страхе перед возможным разоблачением – до тех пор, пока не убедился, что Ли не помнит тот вечер – гнусного, вопиющего предательства.
В результате того, что могло разрушить его жизнь, между отцом и дочерью возникла новая, тайная связь – тонкая и прочная, словно шелковая нить. И хотя память Ли не сохранила, из чего была соткана эта нить, Джошуа видел: она принимает сложившиеся между ними особые отношения. Она его не покинет. Никогда. Он – единственный мужчина в ее жизни.
Джошуа сжег порнографические снимки Мариссы и целиком переключился на мысли о своей красивой, талантливой дочери.
Глава 20
Это оказалось далеко не так просто, как представлялось со стороны.
После часа, проведенного на воде, у Ли ныли руки и ноги; все пазухи ее тела заполнились соленой морской водой; на глобусе ее бедра от столкновения с другим серфером появилась ссадина величиной с Аляску.
Мэтью внимательно наблюдал за ее усилиями вырваться из засасывающей белой пены и вновь и вновь, демонстрируя незаурядное мужество, взбираться на доску. Большинство женщин – да и мужчин тоже – давно отступились бы.
– Хочешь попробовать еще разок? – спросил Мэтью, покачиваясь рядом с ней на умеренной волне.
Ли всмотрелась в горизонт – там нарождались новые мутные валы. Она уже усвоила: стоило ей попытаться встать, как невысокие, миролюбивые холмики превращались в неприступные горы.
– На сей раз у меня получится, – процедила она, перебирая руками и устремляясь туда, где, по словам Мэтью, волна должна была переломиться надвое. – Сейчас!
Получится! Потому что у нее не достанет сил еще раз вскарабкаться на эту чертову доску. То, что началось как испытание со стороны Мэтью, стало ее личным, жизненно важным делом. Она больше ничего не доказывала другим – только самой себе. Владевшее ею чувство было мощным, глубинным, не имеющим названия.
Ли поднялась на непослушных ногах; доска вздыбилась поперек накатывающейся волны. И в то самое мгновение, когда Ли уже приготовилась снова уйти с головой на дно, на нее снизошла внезапная уверенность в себе, затопила сознание, успокоила бурлящие чувства.
После часового единоборства она слилась с темно-зеленым чудовищем – и вдруг взмыла в воздух у него на спине – невыразимо свободная, бесстрашная и раскованная. Ее душа и тело были в полной гармонии с водной стихией. Ли овладело странное ощущение восторга и полного покоя. Никогда еще она не испытывала ничего подобного.
– Это просто чудо! – воскликнула она, хватая Мэтью за руку; возле их щиколоток плескалась пена прибоя.
– Тебе не кажется, что с тебя довольно? Завтра не сможешь встать с постели.
– Завтра выходной! – Ли отбросила упавшую на глаза прядь белокурых волос. – Я намерена взять от жизни все, что она может предложить. А если завтра буду чувствовать себя разбитой, залезу в ванну и буду целый день отмокать в «джакуцци». – В ее глазах сверкнул вызов. – Ну что, идешь ты или нет?
Мэтью покачал головой.
– Теперь я знаю, что чувствовал доктор Франкенштейн, когда созданное им чудовище взбесилось.
В этот вечер на исходе лета оранжевый плод солнца постепенно наливался соком, густел – и вдруг увял. Небо приобрело цвет индиго, а затем – черного дерева; по всему пляжу развели костры; из транзисторных приемников гремела рок-музыка; слышались пение и смех.
Ли сидела на брошенном на остывший песок пледе и запрокинув голову любовалась неяркими и не такими уж далекими звездами – стоит руку протянуть. Никогда еще ей не было так хорошо.
– Заметил, что за весь день мы ни разу не поссорились?
– Да, я обратил внимание, – сказал Мэтью, подбрасывая щепку в огонь; к небу взметнулся сноп веселых искр, – но молчал, боялся сглазить.
