Татьяна Устинова - Олигарх с Большой Медведицы
Он посмотрел на нее. Она все прижимала пальцы к щекам.
– Дима, мне страшно.
Дунька взбежала по гранитным ступенькам и дернула на себя дверь. Почему-то она была совершенно уверена, что дверь откроется, но та не открылась, и Дунька моментально клюнула носом чистое стекло.
Потерла нос и посмотрела. Что такое?.. Закрыто? Быть этого не может!
Громадные стеклянные двери отражали чистый снег и две елочки у подъезда, совершенно одинаковые и прекрасные в своей городской одинаковости.
В лесу родилась елочка, в лесу она росла.
В лесу никаких таких елочек родиться не могло.
За тонированным стеклом, в глубине просторного холла, сияла цепочка крохотных сильных ламп и простирался чистый ковер. Даже с улицы было видно, что он громадный и очень уютный. Черная табличка со строгими буквами строго и элегантно сообщала о том, что здесь находится «художественная галерея Клери».
Клери, черт побери, это фамилия такая. У Фионы и ее сыночка, любителя цветного стекла, фамилия Клери. Дунька тоже чуть было не заделалась Клери, но вовремя спохватилась и осталась Арсеньевой.
Дунька приезжала сюда считаное количество раз за всю жизнь. Раза три, наверное. «Четверги» не посещала, картинами и скульптурами не восхищалась и вообще вела себя кое-как. Иногда она даже жалела Фиону, которой так не повезло с невесткой.
Дунька потопала ногами, отряхивая с ботинок налипший снег, поглядела по сторонам, мельком улыбнулась в черный глазок камеры и нажала блестящую кнопочку.
Ответили тут же – видно, охранник давно за ней наблюдал.
– Здравствуйте.
– Здрасти, – выпалила Дунька. – Я к Фионе Ксаверьевне.
– У вас назначена встреча?
– Я ее невестка. Показать паспорт?
Молчание было ей ответом, и, выхватив из сумочки паспорт, она быстро листнула его – до той страницы, где был загсовский штамп. Это был ярко выраженный «акт гражданского мужества». Или «гражданского неповиновения», кому как больше нравится.
Потом в замке что-то щелкнуло, и стеклянная дверь не открылась, но как будто ослабла.
– Проходите, пожалуйста.
Ах, как сладко было войти с мороза и сырости в сухое, душистое и ровное тепло, залитое приятным и легким светом, пропитанное ароматом кофе, духами и еще тем неповторимым запахом, которым пахнут картины, написанные маслом.
От радости бытия, которое внезапно поразило Дуньку, она даже поежилась.
Все будет хорошо. А разве может быть иначе, когда так ярко горят лампы, когда так чист ковер и так упоительно пахнет кофе?
Все будет хорошо, даже если сейчас, временно, все плохо.
– Евдокия?.. Здравствуй. Как ты здесь оказалась?!
Свекровь неслышными шагами шла к ней по ковру – сверкали очки и бриллианты, вид не слишком довольный. Она не любила сюрпризов, ее обязательно нужно заранее предупреждать «о визитах», долго согласовывать сроки, звонить всесильной Вере Федоровне и вообще осуществлять множество различных телодвижений.
Лиза называла это «полный пердимонокль» – неизвестно почему.
Свекровь приблизилась и слегка поцеловала Дуньку, раз и два, по-европейски. Дунька вытянула шею и сложила губы трубочкой – тоже как будто поцеловала.
– Почему ты без звонка, Евдокия?
– Я на одну минуту, Фиона Ксаверьевна. Мне очень нужно с вами поговорить.
– А если бы ты меня не застала? – спросила свекровь таким тоном, словно спрашивала, что было бы, если бы в момент Дунькиного приезда грянула мировая война.
– Тогда я позвонила бы вам, и мы бы договорились, где встретимся, – тоном первой ученицы доложила Дунька. – Прощу прощения, Фиона Ксаверьевна, мне правда очень нужно с вами поговорить.
Свекровь помедлила минутку.
– Ну что ж, проходи. – Как будто рублем одарила!
Глядя в узкую аристократическую спину, Дунька двинулась в изысканную глубину галерейного рая.
– Вера Федоровна, моя невестка заехала, чтобы поговорить со мной. Вы не могли бы приготовить нам чай?
Веру Федоровну Дунька недолюбливала и слегка побаивалась – та всегда очень явно давала понять, что почетное место жены Вадима должна была занять именно ее дочь. А по недоразумению заняла Дунька.
– Здравствуйте, Евдокия.
– Здравствуйте.
За круглым плечом Веры Федоровны маялся очкастый мужчинка, узкий, длинный, в помятом пиджаке и с папочкой, прижатой к груди. Рука, прижимавшая папочку, была вся заросшая светлыми волосами, с синими веревками перекрученных вен.
– Наш новый сотрудник, – представила Фиона, проследив за Дунькиным взглядом. – Федор Малютин. Это Евдокия, моя невестка.
Федор Петрович быстро отвел глаза от Дунькиного шарфика, еще утром «с умыслом» пристроенного ею на грудь, и затосковал.
– Добрый день, Евдокия, очень, очень приятно и вообще… Рад знакомству и…
– Федя!
По винтовой чугунной лестничке в углу уютного зала простучали каблучки, метнулись длинные распущенные пряди, широкие рукава и кисти салонных одежд.
– Федя, вы обещали мне помочь с каталогом! Я совсем запуталась и не знаю, куда мне отнести Бориса Брауна, к новейшему авангарду или… Ой! – Александра остановилась на последней ступеньке, быстро глянула на Дуньку, взялась рукой за чугунный столбик лестницы и насупилась, несколько театрально. – Здравствуй, Евдокия.
– Привет, Саш.
Дунька, единственная из всех, называла так Александру.
– Евдокия, проходи в кабинет. Вера Федоровна, проследите, чтобы нас не беспокоили, и позвоните Евгению Семеновичу, предупредите, чтобы задержался, потому что у меня незапланированная встреча. Федор Петрович, я надеюсь, вам все ясно? Всю правую стену нужно переделать – у нас галерея, а не сельский клуб! То, что вы сделали, – ужасно!
У Дуньки моментально зачесалась спина – она всегда у нее чесалась в присутствии свекрови, да так сильно, что приходилось даже дергать лопатками, чтобы как-нибудь унять зуд.
– Тогда давайте уж в книжном магазине купим «Девятый вал» и копию Шишкина и развесим их по стенам! Я разочарована. Я очень разочарована.
– Простите, Фиона Ксаверьевна.
– Дело не в моем прощении, а в том, что вы работаете хуже, чем я ожидала. Можно подумать, что у вас нет никакого художественного вкуса или специального образования!
– Простите, Фиона Ксаверьевна.
– Вера Федоровна, проследите за тем, чтобы к вечеру все было исправлено! Александрии, вас это тоже касается. В конце концов, мы все делаем общее дело.
Александра неловким движением заложила за ухо длинную прядь, стрельнула глазами в Федора Петровича. Тот ответил ей таким же быстрым взглядом заговорщика, и Дунька подумала с удивлением, что между этими двоими явно что-то происходит.
Трудно было себе представить, что между ними может происходить нечто романтическое – во всяком случае, Дунька никак не могла представить себе ничего романтического, связанного с Федором Петровичем! Не только толстовский Константин Левин мог любить исключительно «загадочных и прекрасных женщин», но и Дуня Арсеньева «признавала» только интересных и привлекательных мужчин.
