Лиза Клейпас - Обольсти меня на рассвете
Пальцы ее, зажив собственной жизнью, ласкали его затылок, пытаясь унять лихорадку в его крови. Он задыхался. Он жадно пил сладость ее рта, с необузданной яростью впиваясь в ее губы. И вдруг он присмирел и стал нежным. Руки его дрожали, когда он прикасался к ее лицу, пальцы нежно гладили щеку. Он отпустил ее губы и поцеловал веки, нос, лоб. В стремлении быть к ней ближе, еще ближе, он напирал на Уин, пока спина ее не оказалась целиком прижата к стене оранжереи. Уин вскрикнула, когда обнаженные лопатки прижались к холодной стеклянной панели. По телу побежали мурашки. Прохладное стекло… но тело его было таким жарким, его обжигающе нежные губы медленно скользили вниз по ее горлу, по ключицам, в вырез декольте.
Меррипен опустил два пальца в вырез платья, поглаживая прохладную грудь. Этого было ему мало. Нетерпеливо он потянул за край платья и мелкие чашечки корсета под ним. Уин закрыла глаза, не остановив его ни словом. Грудь ее часто вздымалась.
Меррипен застонал, любуясь ее выпущенной на свободу грудью. Он приподнял ее повыше, продолжая прижимать к стеклу. Она едва касалась пола, стоя на цыпочках. Наклонившись, он сомкнул губы вокруг соска.
Уин прикусила губу, чтобы не закричать. Каждое горячее прикосновение его языка словно кинжалом пронзало ее до самого низа, до пальцев на ногах. Она погрузила руки в черную массу его волос — одна рука в перчатке, другая без, — выгибаясь ему навстречу.
Когда ей показалось, что отвердевший сосок звенит, Меррипен отпустил его и стал подниматься губами к ее шее.
— Уин, — хрипло проговорил он. — Я хочу… — Но он не стал договаривать, чего хочет, и снова ее поцеловал, глубоко и страстно. Одновременно он взял тугой сосок двумя пальцами и стал нежно сжимать его и перекатывать, пока от сладкой муки наслаждения она не начала извиваться и всхлипывать.
Затем с безжалостной внезапностью все это кончилось. Он замер, тихо выругался и по непонятной причине резко оттащил ее от стекла, прижав к себе, словно пытался спрятать от чего-то.
— Что… — Уин обнаружила, что с трудом может говорить. Голова ее была в тумане, словно ее пробудили от глубокого сна и она еще не вполне проснулась. — Что там такое?
— Я заметил движение на террасе. Нас могли увидеть.
И тогда Уин отчасти пришла в себя. Отвернувшись от него, она неуклюже запихнула грудь в корсет и поправила платье.
— Моя перчатка, — прошептала она, увидев, что она лежит, забытая, на скамье словно крохотный белый флаг — сигнал о капитуляции.
Меррипен пошел к скамье, чтобы вернуть ей перчатку.
— Я… Мне надо в дамскую комнату, — дрожащим голосом сказала Уин. — Я приведу себя в порядок и вернусь в гостиную, как только смогу.
Она не была вполне уверена в том, что знает, что именно только что произошло, что это означало. Меррипен признался в том, что любит ее. Он наконец это сказал. Но в ее представлении объяснение в любви должно быть счастливым, радостным событием, а не таким, каким оно прозвучало в устах Меррипена — полным горечи и гнева. Все шло совсем не так, все было ужасно.
Если бы только она могла вернуться в отель и запереться у себя в комнате! Она нуждалась в уединении, чтобы все обдумать. Так что именно он сказал?.. «Я предпочел бы видеть тебя в объятиях этого холодного бесчувственного ублюдка, нежели допустил бы, чтобы ты умерла в моих». Но это же бессмыслица. Почему он это сказал?
Ей хотелось потребовать от него ответа на свой вопрос, но не здесь и не сейчас. Такие вопросы с наскока не решают. Тут требовалась большая осторожность. Меррипен был куда более сложным человеком, чем казался со стороны. Несмотря на то что он производил впечатление человека далеко не тонкой душевной организации, на самом деле в нем кипели чувства такой силы, что даже он сам не умел с ними справляться.
— Мы должны поговорить позже, Кев, — сказала она.
Он коротко кивнул ей. Плечи его ссутулились словно под тяжестью непосильной ноши.
Уин, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания, поднялась в дамскую комнату на втором этаже. В уборной кипела работа — горничные спешно пришивали оторвавшиеся оборки, помогали убрать жирный блеск с покрытых испариной лиц, поправляли прически, втыкая новые шпильки вместо утерянных во время танцев. Женщины собирались в маленькие стайки, хихикали и сплетничали о том, что успели подсмотреть или подслушать. Уин села перед зеркалом и уставилась на свое отражение. Щеки ее горели, от обычной невозмутимой бледности не осталось и следа, губы покраснели и припухли. Она покраснела еще гуще, подумав о том, что другие, глядя на нее, вполне могут догадаться о том, что она делала.
Горничная подошла, чтобы протереть лицо Уин влажной салфеткой и припудрить рисовой пудрой. Уин пробормотала слова благодарности. Она несколько раз вздохнула, чтобы успокоиться, пытаясь дышать настолько глубоко, насколько позволял корсет, и постаралась незаметно убедиться в том, что лиф полностью прикрывает грудь.
К тому времени как Уин почувствовала себя готовой вновь спуститься вниз, прошло примерно минут тридцать. Она улыбнулась, когда в дамскую комнату зашла Поппи и подошла к ней.
— Привет, милая, — сказала Уин, поднимаясь со стула. — Садись, место освободилось. Тебе нужны шпильки? Или, может, пудра?
— Нет, спасибо. — Выражение лица у Поппи было напряженным и встревоженным. Она раскраснелась, почти совсем как Уин.
— Тебе здесь нравится? — с некоторой озабоченностью спросила Уин.
— Не сказала бы, — ответила Поппи, оттаскивая сестру в угол, чтобы их не подслушали. — Я надеялась, что тут будет не так, как у всех, что здесь будут новые люди, а встречаю все тех же надутых старых пэров или, что еще хуже, надутых молодых пэров. А если я и встретила тут кого-то нового, то это сплошь карьеристы и дельцы, у которых одни деньги на уме. Во-первых, говорить о деньгах вульгарно, а во-вторых, я ничего в этом не смыслю. Или начинаешь их спрашивать о том, чем они занимаются, а они тебе заявляют, что не могут об этом никому рассказывать. Как это понимать? Напрашивается один вывод — они либо преступники, либо аферисты.
— А Беатрикс? Как у нее дела?
— Беатрикс тут пользуется успехом. Она всем подряд говорит возмутительные вещи, и все смеются, считая, что она острит, в то время как они просто не понимают, что она говорит это совершенно серьезно.
Уин улыбнулась:
— Может, пойдем вниз и разыщем ее?
— Еще не время. — Поппи взяла сестру за руку. Она была чем-то очень сильно взволнована. — Уин, дорогая… Я искала тебя, потому что… Там, внизу, неспокойно. И это… из-за тебя.
— Что значит «неспокойно»? — Уин покачала головой, чувствуя, что холодеет от ужаса. В животе все опустилось. — Не понимаю.
