Людмила Толмачева - Снежное сердце
– А вы как роза сегодня, – заулыбалась старушка. – Свежая да румяная!
– Ой, неужели? – удивилась Дана и кинулась к зеркалу. – И, правда! Я уж и забыла, какой он, румянец.
– Значит, на поправку пошли, – сделала свой вывод Аграфена Спиридоновна. – Теперь в личной жизни все наладится.
– Вашими бы устами… – вздохнула Дана.
– А вот увидите. Так и будет.
– Спасибо. А где наши шторы?
– Девочки гладят, сейчас принесут.
– Замечательно. Так. Что-то я забыла… Ах, да! Гости наверняка будут с букетами, надо предусмотреть вазы с водой.
– В подвале есть несколько ваз, я скажу Михеичу, чтобы принес.
– Угу. Пусть несет. Поставьте их на подоконники. А что с табличками на экспонатах? Решили старые оставить?
– Почему? Новые заказали. Завтра будут готовы.
– Он согласился на наши деньги?
– А куда он денется? Даже такие на дороге не валяются.
– Между прочим, моя месячная зарплата меньше его гонорара.
– Вот я и говорю – куда он денется.
Дана включила один из канделябров, уселась на новый диван, мечтательно посмотрела на камин.
– Чего-то не хватает, – сказала Дана, наморщив лоб.
– Может, столов?
– Вы правы! Именно столов. Небольших, типа журнальных или ломберных.
– В подвале есть два старинных ломберных стола, но они колченогие.
– Надо срочно отремонтировать!
– Легко сказать…
– Аграфена Спиридоновна, я свою зарплату отдам, только найдите хорошего столяра или плотника.
– Есть такой в доме культуры. Если не в запое, сделает. Там не больно много работы. И всю зарплату не обещайте, половины хватит.
– Надо поторопиться.
– Я сейчас позвоню Гале, их бухгалтеру. Она поищет его.
Вскоре появились Илза с Марией, бережно неся на вытянутых руках шторы.
– Ой, девочки, подержите пока, я залезу на стремянку.
Проворно, словно горная козочка, Дана вскарабкалась на самую верхнюю ступеньку и приняла из рук Илзы первую штору.
Нежно-сиреневые, с искрой, они привнесли в атмосферу зала романтическую нотку.
Мария включила все бра и камин – и девушки застыли, зачарованные колдовской картиной. Словно частица Версаля перенеслась в Задоринский музей.
– Да-а! Красотища! А мне нечего надеть, – пожаловалась Мария.
– На презентацию? – уточнила Дана. – У тебя какой размер?
– Сорок шесть.
– А в сорок пятый влезешь?
– Такого не бывает, – рассмеялась Мария.
– Бывает, – махнула рукой Дана. – Всю жизнь мучаюсь. Ни два ни полтора, как говорится. Сорок четвертый мал, сорок шестой велик.
– Тогда я похудею. А что у тебя есть?
– Офигенное платье. Из городу Парижу. Ни разу не надеванное.
– Клево! А когда можно примерить?
– Да хоть сейчас. Пойдем ко мне, заодно перекусим чего-нибудь.
– Я пас, – заявила Илза. – Мне еще на уроки сегодня. Побегу домой.
– Ну тогда до субботы.
– Чао!
* * *Мария упорхнула с новым платьем, которое оказалось в самый раз. И худеть не придется.
А Дане вновь взгрустнулось – хорошее настроение улетучилось и растворилось в ранних сумерках.
Они сидели с Мартином перед телевизором и смотрели «Пусть говорят». Ведущий метался с микрофоном между гостями и героями передачи, не давал им договорить фразу и задавал новый вопрос, торопливо сглатывая окончания слов.
Так и не вникнув в суть разговора, Дана выключила телевизор.
В дверь постучали. Пожав плечами – кто бы это мог быть? – Дана пошла открывать.
– К вам посетители, – сообщила девушка-администратор. – Какая-то пьяная бабка с мальчиком. Мы не пустили, разумеется. Не хватало нам бомжи всякой.
– Я сейчас…
Не договорив и ничего не объясняя Дана выскочила из номера и побежала вниз.
За стеклянной дверью, под козырьком крыльца маячили две фигуры. Их жалкий сиротливый вид больно резанул по глазам.
В одном халатике Дана выбежала на холодное крыльцо.
– Мишенька! Софья Прокопьевна! Что у вас стряслось?
– Вот… Мишку привела, – едва ворочая языком, выговорила пьяная.
– Бабушке сказали, что меня завтра в детдом заберут, – объяснил Миша и заплакал.
– Ты уж совсем… Насовсем… Возьми внука-то… Я уж… Плохая стала… Не выйти мне… Забери мальчонку. А мне уж… все равно… Туда… Один путь… – несвязно бормотала несчастная женщина, размазывая слезы по морщинистым щекам.
– Пойдем, Мишенька! А как же вы? Сами дойдете?
– Дойду как-нить… Вот вещи… и рисунки его.
Дана взяла из ее рук грязный пакет, успевший побывать, по-видимому, в луже.
– Доку… мент… в его кур… кур…ке. Я пшла.
Сквозь стекло гостиничных дверей Дана смотрела на удаляющуюся фигуру Софьи Прокопьевны и молила бога, чтобы та дошла до дома, не упала и не осталась лежать на стылой земле.
Поднявшись в номер, Дана раздела мальчика, умыла, посадила за стол и налила горячего чаю. Но он не притронулся к еде, сидел нахохлившись и смотрел в одну точку.
– Миша, о чем ты думаешь? – осторожно спросила Дана, удерживая себя от слез.
– Ни о чем.
– Ты жалеешь бабушку?
Вместо ответа мальчик зарыдал. Испугавшись такой бурной реакции, Дана не знала, что предпринять. Из медикаментов у нее были только анальгетики.
Пришлось спуститься на ресэпшн, попросить валериановых капель.
Ей дали бутылочку с остатками валокордина.
Войдя в свою комнату, она застала неожиданную сценку – Миша с Мартином лежали на кровати и смотрели друг на друга.
Огромные немигающие глазищи кота – напротив заплаканных детских глаз.
Дане давно была известна эта кошачья повадка, объяснение которой трудно найти. Мартин в самые тяжелые моменты ее жизни, особенно если она плакала, ложился рядом и как будто жалел ее, неотрывно глядя ей прямо в глаза.
– Мишенька, видишь, как Мартин любит тебя! – пришло ей в голову.
– Да, – коротко ответил он.
– И я тебя люблю, – вырвались прямо из сердца главные слова.
Миша недоверчиво покосился на нее, всхлипнул и снова заплакал. Тихо и горько.
Она подошла, села рядом, погладила по голове. Теперь и у нее бежали слезы, но какие-то умиротворенные, словно что-то произошло внутри, какая-то сложная душевная работа, и ее итог сулил новый, возможно, счастливый поворот в судьбе.
– Не плачь, мое солнышко, мы обязательно навестим бабушку. Будем ей помогать. Правда же?
– Угу.
– Давай выпьем с тобой вот эти капельки, почитаем Пушкина перед сном… Встань, пожалуйста. Вот так. Молодец.
Миша давно спал, а Дана все думала и думала.
Это знак – приходили к ней мистические мысли, – знак свыше. Ее отца звали тем же именем. И прадеда. И с маминой стороны был Михаил, и не просто так, а батюшка Михаил. Значит, на роду так написано. И пусть он не родной. Она уже его любит, как родного. Разве этого мало? Даже если родится другой, все равно не перестанет любить своего «медвежонка».
