Анастасия Машкова - Поющая в репейнике
– Тосик! – вдруг жестко хватает она его руки. – Я. Никогда. Тебя. Не брошу. И если ты еще раз посмеешь намекнуть на свое самоубийство, я буду считать тебя не только самым слабым, но и самым подлым человеком! Да. Сдаться после всего того, что мы перенесли вместе, после всех моих мучений и надежд, – это не просто подлость, это поступок, который… который не имеет названия! Не смей так со мной поступать, слышишь?
Маню подводит голос, который вдруг становится хриплым и низким. Спазм душит горло, кровь бросается в лицо, и Маня хочет отойти от Трофима, но его сильная рука сжимает ее запястье. Голос Седова звучит полновесно и искренне.
– Маша, я клянусь тебе, что больше никогда… Никогда! Маша! Я, конечно, безногий, но небездушный человечишка. Я никогда не причиню тебе боль. Ты веришь мне?
Маня смотрит в горящие глаза Трофима, полные раскаяния и любви, и с улыбкой кивает…
Придя домой, в квартиру Павла, она мечтает лишь об одном – о полной неподвижности и сне. Маня скидывает сапожки, проходит к дивану и в изнеможении валится на подушки.
«Нет, разлеживаться времени нет. Супин придет через полчаса. Быть может, раньше. Скорее кинуть котлеты, купленные на ходу, на сковородку и сварить рис. Что там, интересно, в холодильнике?»
Маня поднимает себя рывком, шлепает на кухню. Да-а, паршивая она, оказывается, жена. Ни овощей, ни любимых Павлом творожков. Снова придется выслушивать упреки и сдерживать натиск ревности: «Конечно, Тосику протертый супчик с курочкой успела сварганить, а любимому мужчине – шиш, котлеты из кулинарии!»
Господи, конечно, он прав: Маня совершенно забросила их общее хозяйство. И Павлу, наверное, уделяет слишком мало времени. Что это, вообще, за любовница, которая засыпает, едва коснувшись подушки?
Но как ей разорваться, все успеть? Супин помогает, чем может, – вон, в хорошую клинику Трофима поместил, полтора месяца с охотой давал деньги на больничную няньку, которая дежурила с Седовым ночами, когда он был еще в тяжелом состоянии. Правда, Трофим деньги вернул, как только его знакомый по автокомбинату продал несчастную фуру. Но дело ведь не в деньгах, а в отношении! Трофим для Павла – совершенно чужой и даже не слишком симпатичный мужик. Однако же он не просто терпит, но проявляет снисходительность, понимание…
В замке поворачивается ключ, и Голубцова кидается к входной двери.
– Пашенька, я только сковородку ставлю, милый. Подождешь чуть-чуть ужин? – винится она.
Супин целует ее в макушку и нос, снисходительно улыбается.
– Расслабься, несознательная женщина. Я роллы притащил.
– Горяченькие, в обсыпочке?! – с восторгом пищит Маня.
– Ага, как ты любишь. Говорят, никакого отношения к японской кухне эти твои «в обсыпочке» не имеют.
– Ну и плевать! – хватает Маня из рук Павла пакет.
Когда они наедаются и Супин по новой привычке закуривает тонкую душистую сигарету, Маня решается завести с ним разговор о Трофиме. Она укладывается под бочок к расслабленному Павлу и начинает вкрадчиво:
– Тосик отчаивается. Нет, он, конечно, пытается держаться, но я вижу, как ему тяжело. Ты когда планируешь проконсультироваться с этим звездным врачом относительно операции?
Павел снимает руку с Маниного плеча, гасит в пепельнице сигарету и тянется к портфелю, стоящему у дивана.
– Вот! Заключение звездного врача. Я второй день не решаюсь тебе его показать.
На колени Мани пикирует тонкая папка с рентгеновскими снимками и какими-то справками. Она достает бумаги, пытается вчитаться.
– Я ничего не понимаю! Каракули и латынь. Что, впрочем, одно и то же, – трясет головой Маня.
Супин вырывает из ее рук справки, кидает их на столик.
– Я тоже ни хрена не понимаю во врачебных каракулях. Но врачи еще и разговаривать умеют. Этот врач категорично утверждает, что Трофим Седов никогда… никогда, Маша, не сможет ходить.
Он смотрит на Маню прямо, безжалостно и сжимает с силой ее руку.
– Жестоко, наверное, так вот резко вываливать все это на тебя, но лучше жесткая правда, чем аморфная и бесполезная ложь.
Маня испытующе, с недоверием смотрит в стальные глаза Супина.
– Я н-не верю этому врачу. В больнице нас обнадежили, давали какие-то телефоны специалистов. У меня они целы, я попробую обратиться к этим врачам. Недаром же существуют консилиумы!
Павел раздраженно отмахивается от нее, встает с дивана. Ему хочется выпить. Ему отчаянно, вот уже который день хочется напиться. С тех пор, как он подкупил профессора и тот написал липовое невразумительное заключение. Решение с подкупом пришло, когда Маня трещала по телефону. Она и перед сном умудрялась заниматься чертовым Тосиком – давала ему указания относительно аутотренинга, про который начиталась в Интернете. Вот тогда Супин окончательно понял, что Трофим не должен встать с инвалидного кресла. Никогда! А эта Манина блажь – ухаживать за больным, проявляя чудеса милосердия, быстро пройдет. Особенно если появится ребенок. Да, ребенок – тоже обуза, забота, и Маня снова забросит Супина. Но она будет рядом, и она, жена, будет обязана ему служить!
– Что ты ищешь, Паша, вон же вино твое любимое? – спрашивает Маня, видя, что Супин долго копается в баре.
– Водка оставалась. Ты не переставляла бутылку?
– В холодильник поставила. Водка хороша холодной.
– Вот это ты умница!
Павел достает внушительный фужер.
– Не велика ли тара под водку? – хмыкает Маня.
– В самый раз.
Он наливает полный фужер и залпом выпивает.
Маня с изумлением смотрит на Павла, который вновь берется за бутылку.
– Паша, что с тобой?
– Со мной?! – выкрикивает он, неприятно ухмыляясь. – Лучше скажи мне, что с тобой? Почему ты, моя женщина, предпочитаешь здоровому, обеспеченному, надежному мужику инвалида-нытика?
– Я… не предпочитаю. Но зачем ты так говоришь о Трофиме? Он благородный человек. Да он просто… герой!
Маня в волнении встает и начинает ходить по комнате.
– Ему бы орден за мужество дать при всем честном народе в Кремле, а не только операцию оплатить!
– Вот-вот, – хихикает Супин и выпивает еще один фужер водки. – Пусть президент в Георгиевском зале вручит Тосику пару миллионов рублей. А лучше – пяток. Да, думаю, на все – про все пять лямов понадобится. Готов помочь с составлением петиции на самый верх. Это уж мне не столь накладно выйдет.
Он осекается, видя, что Маня, замерев, смотрит на него, как на привидение.
– Подожди, так все-таки операция возможна? Просто ты не хочешь помочь в поиске средств? Или… жалеешь денег, которые я готова тебе вернуть, продав Алину квартиру?! Ты ведь знаешь, что она оставила мне дарственную! Да ты просто… знаешь, кто ты? – Голубцова сжимает в отчаянии кулачки.
