Генри Денкер - Голливудский мустанг
— Разряди ее. Осторожно. Срочно отправь пленку в лабораторию!
Доктор оценил положение дел. Он ощупал грудь, ребра, живот, лицо, скулы, плечи Джока и произнес:
— Помогите мне перенести его в джип. Но только осторожно!
Четверо мужчин бережно подняли Джока и положили его на заднее сиденье. Когда автомобиль медленно тронулся с места, раздался чей-то тихий, полный сарказма голос:
— Так разбилось благородное сердце.
Престон Карр обернулся; его загорелое лицо побелело от возмущения.
— Вы не обязаны любить его. Но этот малыш действительно не робкого десятка.
Карр и Луиза доехали на джипе до медпункта, размещенного в трейлере. Человек, стоявший возле ступеней, получил приказ никого не впускать. Но он не посмел остановить Карра.
Раздетый Джок Финли лежал на столе в трейлере. Сестра помогала врачу, который продолжал осмотр, действуя очень осторожно из боязни усилить старое кровотечение или спровоцировать новое.
Одно обстоятельство успокаивало: движение грудной клетки свидетельствовало о том, что он дышит.
— Пульс? — спросил Карр.
— Не слишком плохой.
— Переломы?
— Нет. Только вывих плеча.
— Кровотечения?
— Пока не видно.
— Голова?
— Надо сделать рентген в Лас-Вегасе. Хотя сейчас лучше его не двигать.
В трейлер вошел радист со шляпой в руке. Он напоминал человека, пришедшего выразить соболезнования. Радист тихо, но твердо произнес:
— Лос-Анджелес на проводе. Также звонят из Нью-Йорка.
— Скажите им, что я сам позвоню, когда смогу сказать что-то определенное, — ответил врач, продолжая работать.
— Я не имею права ответить так Нью-Йорку, — запротестовал радист.
— Тогда найдите кого-нибудь, кто это сделает, — невозмутимо произнес врач, разбивая ампулу с нашатырем перед носом Джока.
Сначала не последовало никакой реакции. Затем Джок бессознательно отпрянул, что ободрило доктора. Он поднес новую ампулу, затем еще одну. Реакция Джока становилась все более заметной.
Наконец появился проблеск сознания. Джок открыл один глаз. Затем второй, но никого не узнал. Карр и доктор молча переглянулись. Пошли в ход новые ампулы с нашатырем.
Медсестра тем временем стирала влажной салфеткой кровь с лица Джока. Кровотечение останавливалось.
Внезапно доктор отложил в сторону ампулу с нашатырем и стетоскоп. Он обошел стол, взял неестественно повернутую руку Джока. Затем без предупреждения приложил значительную силу и вставил ее в сустав.
Джок закричал так громко, что даже люди, находившиеся поодаль от трейлера, услышали его вопль и побежали к медпункту. Этот крик холодил кровь. Но он свидетельствовал о том, что Джок еще жив.
Боль вернула Финли сознание более эффективно, чем нашатырь. Он снова открыл глаза, заморгал. Потом закрыл их. Дыхание было тяжелым, неровным. На его груди блестел пот, он стекал тонкими струйками. Джок, казалось, задыхался.
— Как вас зовут? — спросил его доктор. — Назовите вашу фамилию.
Он приподнял пальцами веки Джока и посмотрел в глаза. Затем врач протянул руку, и медсестра подала ему лупу и фонарик. Врач осмотрел зрачок Джока.
— Ваша фамилия? — снова спросил врач.
Грудь Джока двигалась так тяжело, натужно, со свистом, что Луиза отвернулась, ища утешения на плече Престона Карра. Но актер смотрел на врача, пытаясь понять его реакцию.
— Ваша фамилия? — повторил доктор.
— Финли? — неуверенно ответил Джок. — Финли?
— Где вы находитесь?
— Здесь.
— Где это — здесь?
Джок, казалось, снова потерял сознание. Доктор надавил на вправленное плечо. Боль привела Джока в чувство.
— Финли… Финли… Джок Финли, — произнес он.
— Где вы?
— Невада… натура… картина…
— Что с вами случилось? Вы помните?
Джок не отвечал, сознание ускользало от него. Доктор снова надавил на плечо. Боль заставила Джока прийти в себя.
— Ради Бога, дайте ему что-нибудь! — не выдержала Луиза.
— Уведите ее отсюда! — сказал доктор Карру.
Луиза ушла сама, без помощи Карра.
— Вы помните, что с вами произошло? — повторил доктор.
— Лошади. Бежали… дикие… мустанги, — с остановками произнес Джок; его дыхание постепенно выравнивалось.
— Вы что-нибудь чувствуете?
— Боль.
— Сильную?
— Да.
— О'кей, — доктор продолжил обследование; он искал признаки возможных внутренних повреждений. Джок лежал неподвижно, иногда задыхаясь, потея; кровотечение прекратилось, заботливая медсестра продолжала стирать остатки крови с лица Джока, оно становилось чище.
Наконец Джок произнес по собственной инициативе:
— Больно… дайте что-нибудь…
Доктор, поглощенный осмотром, не отреагировал на просьбу. Сейчас его внимание было снова сосредоточено на голове и глазах Джока.
— Док..? — Даже один произнесенный слог заставил Джока испытать страдания. — Мне больно.
— Не рекомендую. Это может замаскировать симптомы.
Джоку этот аргумент показался убедительным. Он попытался кивнуть, превозмогая боль.
Постепенно, осторожно, педантично, доктор устанавливал состояние Джока: трещин в черепе нет, серьезных внутренних повреждений — тоже, вывихнутое плечо придет в норму, шрамы от ран останутся навсегда. Раненого можно отправить по воздуху в Лас-Вегас для подтверждения или уточнения диагноза с помощью рентгена.
Заправленный вертолет был готов подняться в воздух. Когда Джока на носилках внесли в тесный салон маленькой машины, там не осталось места для врача, и ему пришлось лететь на втором вертолете.
Первый вертолет поднялся в воздух; доктор, Престон Карр, Луиза остались в окружении съемочной группы. В ожидании второго вертолета Луиза спросила врача:
— Вам не следовало бы дать ему обезболивающее?
— Он не хочет, чтобы обезболивающее маскировало симптомы, — объяснил Карр.
Но доктор сердито произнес:
— А еще я хочу заставить этого сукина сына уважать человеческое тело.
Прежде чем кто-либо успел ответить, все утонуло в рокоте появившегося вертолета.
Рентгенограммы, неврологические тесты, исследование мочеполовой системы подтвердили заключение молодого врача.
Через три дня Джок смог покинуть больницу с рукой на перевязи и двумя белыми пластырями на худом побледневшем лице. Фотография улыбающегося режиссера обошла весь мир; его ухмылка, подчеркнутая пластырями, воодушевила миллионы поклонников «новой волны».
Кадры, отснятые Джоком, оказались более удачными, чем первые, сделанные Грэхэмом. Но после коррекции цвета эти куски могли быть смонтированы в единое целое длительностью в шестьдесят четыре секунды. Этот короткий, но восхитительный эпизод обещал стать центральным и самым знаменитым моментом всего фильма.
