Мэри Брэддон - До горького конца
В продолжение последних десяти минут шел мелкий, холодный дождь, но Грация этого не заметила. Мистер Вальгрев усадил ее в почтовую карету из Танбриджа, стоявшую у калитки, укутал ее мягким дорожным пледом, и они быстро поехали по мокрой дороге. Утро было непривлекательное для побега. Туман медленно скрылся, открыв сумрачный ландшафт, потемневший от дождя, и серое небо. Но для Грация эта поездка была прогулкой по волшебной стране, вагон железной дороги, волшебною колесницей. Он был с ней, и так добр, так нежен, так внимателен. Даже при виде грязной, наводящей уныние станции Лондон-Бриджа, где они остановились, мужество девушки не поколебалось. Все опасения и сомнения ее исчезли с той минуты, как она сошлась с ним. Он так благороден! У кого хватит низости подозревать его?
Было, только десять часов, когда они сошли с поезда. Губерт Вальгрев посадил Грацию в извозчичью карету, сказал несколько слов извозчику, и они поехали по направлению к северо-западу.
— Мы едем прямо в церковь? — спросила Грация, опасаясь, что ей не удастся снять вуаль и шаль до венчания.
— Нет, милая моя, я хочу показать вам сначала наш дом и поговорить с вами серьезно.
— Наш дом! — воскликнула она с детской радостью. — Неужели у нас будет свой дом?
— Как же иначе? Надо же нам жить где-нибудь, мы не птицы небесные. В настоящее время года я не могу уехать из Лондона и нанял квартиру в одном из предместий. Надеюсь, что вам понравится, Грация, гнездо, которое я выбрал.
— Может ли оно не понравиться мне, если нравится вам? — отвечала она.
— Ответ преданной жены, — сказал он, смотря с улыбкой на ее умное лицо.
Ее сердце затрепетало.
— Ваша жена, — прошептала она. — Как это приятно слышать.
— Да, дорогая моя, это имя священно с тех пор как его приняла Ева, хотя тогда не было ни церкви, ни закона, чтоб освятить его. Значение это глубже, чем полагают умы ограниченные.
Эта речь могла бы встревожить другую девушку в таком же положении, но по чистой душе Грации она скользнула бесследно, как дуновение летнего ветерка по поверхности глубоких вод.
— Вы в первый раз в Лондоне, Грация? — спросил он, решив что теперь еще не время для серьезных разговоров.
— Я была раз с отцом, но видела только Тоуэр и мадам Туссо.
Он называл ей церкви и здания, мимо которых они проезжали, но так как это была окраина города, столица представлялась Грации не в блестящем виде, и девушка удивлялась: чем так восхищаются сельские жители в Лондоне. Но когда они миновали архитектурные красоты Кентского предместья и стали подниматься на Гайгет, Грация начала любоваться улицей, показавшеюся ей похожею на предместья Танбриджа.
На самой вершине холма они остановились у маленького домика в готическом стиле, у такого именно домика, который должен был привести в восхищение девятнадцатилетнюю девушку, еще не научившуюся интересоваться погребом, прачечной, мусорной ямой или вопросом, не будет ли проникать чад из кухни в гостиную. Это была одна из тех построек, которые кажутся восхитительными на картинке и соединяют в себе всевозможные архитектурные неудобства.
Мистер Вальгрев отпустил извозчика и провел Грацию через небольшой садик в дом, в миниатюрную залу, а из залы в гостиную, в такую гостиную, что Грация всплеснула руками от восторга.
Ее возлюбленный не ленился в течение последней недели. Он украсил эту маленькую гостиную таким множеством цветов, что сделал ее настоящей беседкой. Он покупал вещи с мужской щедростью. Один из маленьких диванов был завален свертками из магазинов, на одном из столов лежала куча парфюмерных товаров: щетки, веера, флаконы с духами, маленькие французские туфли с пунцовыми бантами, коробки с перчатками. Бумажки, служившие обертками, были свалены в кучу в углу комнаты.
— Вы видите, что я думал о вас, Грация, — сказал он, развернув один из свертков и показывая ей несколько кусков шелковых материй, таких материй, каких ей и во сне не снилось. — Я уверен, что нет конца вещам, которых я не догадался купить, но вы можете съездить сегодня же в Вест-Энд и выбрать там все по своему вкусу.
— Как вы добры, — воскликнула она, глядя с восторгом на блестящие разноцветные щелки, которые он бросал к ее ногам.
Она стояла пред своим соблазнителем, как Маргарита в сцене с бриллиантами.
— О, как это прелестно, как это прелестно! О, пожалуйста, поосторожнее. Вы их мнете, — воскликнула она, испуганная его неловкостью.
Он, не слушая ее, прошел по шелковым материям, обнял ее и поцеловал.
— Возлюбленная моя, прелестны вы, а не эти тряпки, — прошептал он. — Но я скупил бы все шелки в Реджент-Стрит, чтобы увидеть радость, с которую вы смотрите на них.
Она тихо высвободилась от него.
— Губерт, — сказала она, указывая на часы, стоявшие на камине, — не пора ли нам идти в церковь? Я слышала от отца, что венчаться можно только до двенадцати часов. Но может быть в Лондоне можно и позже.
— В Лондоне все возможно, Грация. Люди, живущие в Лондоне, отдают отчет в своих поступках только своей совести, не заботясь о мнении соседей.
Он оглянулся, подошел к двери, чтобы удостовериться, что она плотно затворена, и вернулся к Грации со внезапною переменой в лице и манерах. Он взял ее руки и взглянул на нее серьезно и нежно.
— Грация, — сказал он, — я хочу подвергнуть нашу любовь самому тяжелому испытанию. Вы говорите, что очень любите меня, и мне самому это кажется. Но вы еще почти ребенок, лет на пятнадцать моложе меня, и ваша любовь может быть только фантазия.
— О, нет, нет! — воскликнула он с жаром. — Любовь моя не фантазия. Мое сердце разрывалось от тоски по вас, когда вы уехали.
— В таком случае я вам вот что скажу, Грация. Видит Бог, что я вас люблю так сильно, как только мужчина может любить женщину, и что я готов на все благоразумные жертвы для вас, но…
Он замолчал, прерванный внезапною хрипотой и пораженный переменой в ее лице, побледневшем до самих губ.
— Но что? — спросила она медленно.
— Я не могу жениться на вас. Вы будете счастливы, как только может быть счастлива жена, я буду предан вам, как только может быть предан муж. Только пустая форма не будет соблюдена, но тем священнее будет для меня наш союз. Я обещаю любить вас до конца моей жизни, Грация, но жениться на вас я не могу.
Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, показавшимися ему неестественно большими и внезапно посветлевшими. Ее бледные губы зашевелились, как бы пытаясь повторить его слова, но вместо слов она испустила пронзительный крик и тяжело упала на пол.
Губерт Вальгрев вспомнил сцену с ехидной в Клеведонском парке. Он стал на пол, тихо приподнял ее и положил ее голову к себе на колени, потом громко позвал на помощь.
