Дороти Иден - Цена счастья
— Где мужчины? — спросила Эмма у радостных девочек.
— Внизу. Они просили тебя не беспокоить. Папа сказал, что не верит записке.
— Какой записке? — недоумевала Эмма.
— Той самой, которую оставила мисс Пиннер. Она адресована папе, но он ее нам не показал. Я думаю, там говорится о любви, поцелуях и прочих взрослых штучках.
— Мегги!
Нимало не смутившись, Мегги кружилась по комнате, пританцовывая и напевая:
Мисс Пиннер, худая и так, как скелет.
Опять опоздала на званый обед.
И обе девочки зашлись веселым хохотом. Эмма пыталась урезонить детей:
— Я думаю, что мисс Пиннер не убежала, а поехала в Лондон за своей собачкой. Возможно, дядя Дадли разрешил ей привезти Скромницу к Нам. Сейчас же одевайтесь, а я тем временем спущусь вниз и…
— Вы ошибаетесь, мадам, — донеслось до нее фырканье миссис Фейтфул, стоявшей в дверях. — Она сбежала. Как и другие ее предшественницы.
Старуха произнесла эти слова с особенным злорадством. В ее подслеповатых глазах светилась ненависть:
— Луиза еще легко отделалась! Эта тихоня замышляла недоброе. В чем вы, смею заметить, очень скоро убедитесь. Она была прирожденной интриганкой. Как и другая беглянка, белокурая кривляка. Я бы не стала беспокоиться за судьбу Луизы. Сбежала, и слава богу.
Миссис Фейтфул, заполнившая дом своим громким скрипучим голосом, не скрывала радости. Никто бы не удивился, если бы вдруг обнаружилось, что эта кортландская «ведьма» виновна в исчезновении Луизы, действуя на ее психику своими заклинаниями и ворожбой.
Но Эмме было не до миссис Фейтфул и ее предсказаний. Она поспешила вниз, чтобы увидеться с Барнаби.
Она нашла мужа в столовой. Стол был накрыт для завтрака. Эмма, остановившись в дверях, заметила, что Барнаби с аппетитом поглощает овсянку, но Дадли, по-видимому, не только не завтракал, но даже не садился за стол. Он мерил аршинными шагами комнату, его одутловатое лицо пылало, толстые пальцы судорожно сжимались. Дадли не причесался и не побрился. Эмме показалось, что он плакал.
Барнаби был сдержан. Эмма поняла, что муж старается сохранять спокойствие, чтобы смягчить страдания брата. Он сочувствовал Дадли.
— Но я повторяю, брат, что ни разу даже не взглянул на нее, тем более не давал Луизе ни малейшего повода думать, что увлечен ею. Я просто не понимаю этой записки и могу сказать только одно: она составлена истеричной и глупой деревенщиной, — заключил Барнаби.
— Сказано убедительно, — бесстрастно обронил Руперт, оторвав глаза от газеты. — Далее можете выяснять отношения наедине. Луиза не в моем вкусе. — И он вышел из комнаты, проплыв мимо Эммы с отталкивающе-самодовольным видом, хотя ей показалось, что «политик» ретировался сознательно, возможно испытывая чувство невольной вины.
Дадли не обратил внимания ни на демонстративный уход Руперта, ни на Эмму, безмолвно стоявшую в дверях.
— А как же объяснить исчезновение Сильвии? — Дадли ухватился за козырную карту в своем поединке с Барнаби.
— Сильвия была очаровательной кокеткой и прекрасно знала все правила игры. Я до сих пор не понимаю, почему она внезапно покинула нас, но предполагаю, что ее прелестный носик учуял более привлекательную добычу на стороне. Как бы то ни было, исчезновение Сильвии отличается от панического бегства мисс Пиннер.
Эмма решила, что пора напомнить братьям о своем существовании, и тихо вошла в комнату.
— На мой взгляд, — заметила она, словно уже давно участвует в разговоре, — сам кортландский дом исполнен враждебности к женщинам. Мы все в той или иной степени ощущаем это и одна за другой оказываемся на грани нервного срыва. Жозефина, Луиза, кто следующий? Наверное, я. — Эмма добродушно рассмеялась. Пусть мужчины думают, что она не принимает всерьез только что сказанного, хотя в душе Эмма не сомневалась: у нее были веские основания для мрачных выводов. — Так с какой стати Луизе вздумалось сбежать от нас? Кажется, если не принимать во внимание нескольких событий, похожих на галлюцинации экзальтированной гувернантки, она была счастлива здесь?
— Так же, как и я, — соткровенничал Дадли. — Знаете, вчера… — Он с трудом перевел дух и укоризненно посмотрел на Барнаби.
— Дети сказали мне, что Луиза оставила записку, это не выдумка? — спросила Эмма.
— Девочки сказали правду, — подтвердил Барнаби.
— Могу я взглянуть на нее?
— Если бы она не была написана почерком мисс Пиннер, я решил бы, что это фальсификация. Судя по всему, она взяла за образец стряпню Элинор Глин или какой-нибудь другой сочинительницы, склонной к мелодраматическим эффектам. — Он протянул Эмме вырванный из блокнота листок бумаги и с иронией посмотрел на жену.
Эмма прочла несколько строк, написанных четким разборчивым почерком.
Дорогой Барнаби!
Я так сильно люблю тебя, что мне остается только одно — уйти с твоей дороги. Не могу передать, как тяжело мне расставаться с детьми и с работы, которая пошла на лад, но из двух зол приходится выбирать меньшее.
Я уезжаю сегодня утром самым ранним поездом. Я слишком несчастна, чтобы писать длинные письма.
Твоя Луиза.
— Эти слова переписаны из какого-то дешевого романа, — заметила Эмма.
— Согласен с тобой. С другой стороны, в этой записке — вся наша «бесценная» Луиза.
Насмешливый тон Барнаби возмутил Дадли:
— Какое ты имеешь право так говорить? «Наша Луиза»! Тебе она не принадлежала. Она была моей.
— Я разделяю твою точку зрения, — скромно промолвил Барнаби. — Но леди, очевидно, думает иначе.
— Как это понять? — Эмма растерялась. — Луиза провела с Дадли весь вчерашний день. Она казалась такой счастливой, когда вернулась домой. Дадли, — продолжала она, — ты предлагал Луизе выйти за тебя замуж?
Дадли опустил голову. Его мощные плечи дрожали.
— Более или менее. — Голос несчастного жениха был еле слышен.
Эмма представила себе, чего стоило женофобу предложить невзрачной девушке руку и сердце, и она прониклась симпатией к бедняге Дадли.
— Луиза поняла, что у тебя серьезные намерения?
— О да! Она только заметила, что не следует торопиться, ведь мы знакомы только неделю. Но я воспринял ее ответ как благосклонный: Луиза оставляла мне надежду. Поэтому ее убийственная записка и внезапный отъезд…
— Выпей-ка глоток бренди, старина, — приободрил брата Барнаби. — Лучше иметь дело с дьяволом, чем с женщинами. Мне казалось, ты всегда это понимал.
Дадли взглянул на него с нескрываемой ненавистью и выбежал из комнаты. Его тяжелые шаги гулким эхом отзывались в холле. Потом за ним захлопнулась входная дверь. Он бросился в дождь без шляпы и без пальто. Дадли покинул дом так же мелодраматично, как и его пассия Луиза, и так же нелепо. Он умчался, чтобы скрыть свое горе и годами копившуюся зависть к одаренному Барнаби Корту — баловню судьбы.
