Татьяна Устинова - Большое зло и мелкие пакости
— В вашей палате?
— Нет, в палате свет не горел. В коридоре. Он всегда горит, всю ночь, и вдруг погас.
Никоненко вопросительно посмотрел на врача. Тот кивнул.
— Света действительно не было. Я подумал, что это уборщица выключила или кто-то случайно нажал…
“Нажал тот, кто знал, что не довел дело до конца, и пришел, чтобы закончить его, — подумал Никоненко, — и нажал явно не случайно”.
— И шаги. И ручка щелкала.
— Как щелкала?
— Как будто кто-то заглядывал в двери. Я встала, дошла до стены и стукнула капельницей. Наугад. Ничего не было видно. А потом вышла в коридор, под дверью был свет, и я пошла туда, где свет.
Она сделала движение, как будто собиралась прикрыть глаза, но не прикрыла.
— Я боюсь, что он меня все-таки убьет, — вдруг пожаловалась она шепотом. — А если я буду спать, когда он придет в следующий раз?
Хороший вопрос, подумал Никоненко мрачно.
— Маша, у вас есть подозрения, кто может быть заинтересован в вашей смерти?
— Нет, — сказала она, — никто. Я никому не нужна, кроме Федора и Алины.
— У вас плохие отношения с матерью?
Она помолчала и подышала, чуть приоткрыв рот. У нее были красивые зубы — ровные и очень белые. Пожалуй, это единственное, что было у нее красивым.
— У нас почти нет отношений. Спросите у Алины, она вам расскажет.
Она уже рассказала. Хорошо бы теперь ты сама рассказала. Или ты можешь повторять только то, в чем тебя убедила всесильная, умная и деловая Алина?
— А отец Федора? Он вам помогает?
Она заволновалась. Совершенно точно, теперь она заволновалась.
— При чем тут… его отец? Мы с ним никак не связаны. Он про нас ничего не знает и не должен… Я не хочу…
— Он ваш одноклассник?
Она вдруг покраснела. Ей-богу, она покраснела, эта забинтованная, зеленая, одетая в серую посконную рубаху в ржавых пятнах высохшей крови, нечесаная и неумытая тетка!..
Кто там смеет говорить, что хорошо разбирается вженщинах?
— Кто вам сказал? — спросила она трагическим шепотом и даже покосилась на врача, как будто тому было дело до того, кто отец ее ребенка!
— Алина, — сказал Никоненко. Пусть знает, что при малейшем нажиме “дорогая подруга” может выболтать любой ее секрет.
— Да, — пробормотала Маруся, — конечно. Она Димочку терпеть не может. Она за нас с Федором жизнь готова отдать.
Ну конечно!
Она вертит вами как хочет, управляет, решает, ругает вас или поощряет, и ей это доставляет удовольствие. Ни при чем здесь готовность отдать жизнь, дорогая Суркова Мария.
— На вечере вы разговаривали с ним?
— Да, — сказала она и отвела глаза, как барышня, которую вогнал в краску лихой гусарский ротмистр.
— О чем?
— Да так… О том, что давно не виделись. О том, что у него выставка…
“Маня, надо же, ты совсем не изменилась! — Тон снисходительно-добродушный, вид ласковый и веселый. — Все такая же… свеженькая. Видела у Манежа афиши? Ты приходи. Это хорошая выставка. Как ты живешь? Работаешь? Я пропадаю от работы. Заказов стало так много, не успеваю справляться. Альбом оформляю, пару книг, портреты… Машину купил. “БМВ”, конечно. Хорошая машинка, очень сексуальная. Я же художник, Мань, я так чувствую эти веши. Ты водишь машину?”
— Вы пытались наладить с ним отношения, когда родился ваш сын?
— Наладить? — переспросила она удивленно. — Нет. Он ушел от меня задолго до его рождения, и ушел совершенно определенно. Окончательно. Он даже и не ушел, он просто бросил меня, и все. Он ни в чем не виноват. Я была… эпизодом, и всегда об этом знала. Даже десять лет назад.
— Он не собирался проводить вас домой из школы?
Она ужасно удивилась:
— Нет, ну что вы!
— Маша, вы никому не писали записок? Ну, в ящик, который стоял на сцене, ничего не бросали?
— Я не писала. Я не видела никакого ящика.
— Как не видели? — поразился Никоненко. — Ящик для игры в почту стоял на краю сцены. Слева, если стоять к сцене лицом.
— Не видела, — повторила она жалобно. — Когда я сидела, мне сцену было почти не видно. Я только Потапова видела в президиуме. Я еще подумала, что он говорит хорошо, не как все остальные начальники. А когда все кончилось, и мы встали, там не было никакого ящика. Хотя я и не смотрела. Ко мне Димочка подошел.
Здрасте вам! Не было ящика! Где же он был?
Когда капитан прибыл на место происшествия, ящик стоял как раз в левом углу сцены.
— Маша, вы точно помните, что ящика не было?
— Нет. Не точно. Я не смотрела. По-моему, не было.
— А потом вы не видели его?
— Когда потом?
— На банкете?
— Нет. Не видела.
— Вы думаете, что убийца спрятался в ящике для записок? — поддел его врач, до этого благородно помалкивавший. Никоненко махнул на него рукой.
— Маша, вы пришли к началу вечера?
— Я опаздывала. Я бежала, споткнулась на крыльце и схватилась за Вовку Сидорина. Он тоже опаздывал.
— Он спешил, так же, как и вы?
— Наверное. Нет, он не бежал, как я. Он шел медленно. Когда я его схватила, он отдернулся, как будто я ему больно сделала.
— Вы разговаривали с ним?
— Пока входили в школу. Потом он куда-то пропал. Наверное, Дину искал. Он всю жизнь был влюблен в Дину. Она… очень красивая. Как была, так и осталась.
Мария Суркова говорила, как совершенно нормальный человек, — исчезла неестественная громкость и четкость речи и сумасшедший блеск пропал из темных глаз. Оказалось, что она самая обыкновенная женщина — страшненькая от пережитой операции, потери крови и сегодняшнего ночного потрясения.
Кому она нужна так, что убить ее решились прямо в больнице, где всегда есть люди — охрана, дежурные врачи, ночные сестры?! Откуда убийца знал, в каком она состоянии? Почему был уверен, что она не сможет встать? Не поднимет шум?
Он знал, что ей колют снотворное. Он знал, что она очень слаба.
Выходит, он приходил к ней?
Или это — она?
Больше всего на свете он боялся, что это именно она.
— Маш, вы не помните, кто-нибудь из гостей принес с собой в раздевалку сумку с луком?
Она помолчала, как будто не сразу смогла понять, о чем речь.
— Какую сумку?
— Обыкновенную сумку. Серо-коричневую. С перьями лука.
Она еще подумала.
В голове, которая сегодня была почему-то намного меньше, чем вчера, и там даже обнаружилось место для нормальных человеческих мыслей, медленно заклубилось какое-то воспоминание.
Действительно, была сумка с луком. Точно была. Но где? В раздевалке? Или на крыльце? Или в овощном магазине напротив работы, где Маруся покупала огурцы для Федора?
— Я не помню. Была какая-то сумка, только я не помню где. А как вас зовут?
— Меня зовут Игорь. Игорь Владимирович Никоненко.
