Всего 50 (СИ) - Макеева Лилия
На одной из самых высоких мачт я легко представила алые паруса, вспомнив строки рассказа Александра Грина, посвященные острому восприятию каждого уважающего себя романтика: «… совершенно чистый, как алая утренняя струя, полный благородного веселья и царственности цвет являлся именно тем гордым цветом, какой разыскивал Грэй. В нём не было смешанных оттенков огня, лепестков мака, игры фиолетовых или лиловых намёков; не было также ни синевы, ни тени – ничего, что вызывает сомнение».
Речь шла о цвете шёлка на изготовление алых парусов.
Вот такой цвет был у нашей с Серёжей мечты… «Гордый. Полный благородного веселья и царственности».
Я выбрала портовый ресторанчик с любовным названием «Барселонета», где в меню преобладали блюда морской кухни. Уж если ужинать красиво, то обязательно со свежей рыбой, выловленной утром позитивным каталонским рыбаком!
На террасу ещё полупустого ресторана вела лесенка в виде трапа.
Настенные часы, в виде корабельных, показывали половину седьмого. В это время большинство потенциальных клиентов ещё баловало себя аперитивом в барах.
Деревянный пол, выкрашенный в каштановый цвет, напоминал палубу, а само помещение парило над кромкой бухты на железобетонных сваях.
Отсюда открывался великолепный вид на вечернюю Барселону, на размытую вдали гору Тибидабо с храмом Святого Сердца, на столпившиеся белые яхты, на грядущие огоньки в домах у набережной.
– Куда бы вы хотели сесть? – спросил чернобровый официант с резкими чертами лица. – Вот здесь хороший столик…
– Можно выбрать самой?
– Пожалуйста!
Пройдя вдоль ряда двухместных столиков, я села за один из них. Но через минуту пересела на два столика вперед, ближе к воде, чтобы вдыхать её запах.
Столик был как столик, но когда я положила на него мобильный и машинально повернула к себе стоящий посередине пластиковый номер стола, мне пришлось засмеяться вслух.
Номер стола был годом моего рождения, и выглядел, как очередной подарочный сюрприз. Привет от клопов – пятьдесят плюс семь!
Рядом с номером я положила случайно найденную на тротуаре бордовую розу, потерявшую отломившийся стебель – получилось ненавязчивое торжественное оформление.
Через минуту официант поставил рядом высокий, запотевший бокал с золотистым пивом «Варштайнер», и композиция приобрела завершённость.
– Какое блюдо сегодня особенно удалось шеф-повару? Только честно! – обратилась я к официанту, пробежав глазами меню.
– У нас всё честно и всё вкусно. Но лично я порекомендую рыбку «бакалао», на гриле.
– Бакалао? Никогда не пробовала.
– Вот и рискните, не пожалеете. Костей мало, мясистая, вкусная, – натянуто улыбнулся официант, ещё не разогретый начавшейся рабочей вахтой и отвечающий с ленцой. – Что желаете на закуску?
– Не знаю… Предложите что-нибудь?
– У нас есть прекрасные мидии, навахас. Знаете, такие необычные, удлинённой формы?
– Не пробовала. У меня на днях был день рождения. Самый подходящий для познания момент. Давайте… на… навахас. Пор фавор.
– Хорошо. Поздравляю вас!
– Мучас грасиас!
Мидии на итальянском языке, которым оперировал официант-полиглот, подстраиваясь под клиентку без знания испанского, звучали забавно – «коццы».
Я доедала пятую и последнюю по счёту мидию, как вдруг у кромки моря появилась худая пожилая женщина с белым холщовым мешком на плече, в белых же широких бриджах и темно-синей рубахе-распашонке. Она неспешно шла босиком. Остановилась, положила котомку на землю и встала лицом к заливу, расправив плечи.
Женщина стояла, слегка запрокинув голову, и казалось, устремилась вдаль и ввысь, и за горизонт. От её хрупкой фигуры веяло поздней, терпкой романтикой. И надеждой.
Я представила, что это была постаревшая, преданная своей мечте Ассоль… Она сменила облегающее платьице, которое развевалось на ветру, на более удобные и современные бриджи, её голова стала седой до белизны, но поступь осталась легка, а постановка головы не утратила своей гордой линии. В её осанке не было ни горечи, ни ностальгии по молодости, ни усталости от жизни.
Глядя на неё, нельзя было предположить, что она недовольна своей участью, какой бы та ни была. Полное слияние с кромкой моря, с самим морем, с окружающим миром. Согласие с самой собой. И радость бытия. Вот что эта «Ассоль» сохранила.
Галиот Грея пока не приплыл или, возможно, не приплывёт вообще, а женщина осталась верна своей любви, мечте, надежде… Верна себе самой. И от этого – гармонична и счастлива. Поэтому она прекрасна, несмотря на возраст. А ведь ей никак не меньше шестидесяти пяти…
От женской фигуры у моря невозможно было отвести взгляд.
Вдруг дама поискала босыми ногами опору на влажном песке и, найдя, расставила ноги на ширину плеч. Встряхнув прямыми волосами седой стрижки-каре, она вскинула обе руки вверх, задержалась в этом положении на секунду и ушла в такой глубокий наклон вперед, что ей могла бы позавидовать любая двадцатилетняя особа.
Женщина легко выпрямилась, сделала ещё пару глубоких наклонов и стала размахивать руками, словно птица крыльями, будто гимнаст перед ответственным броском на брусья.
Потом она высоко поднимала ноги выше головы, выгибалась назад почти до «мостика», приседала мягко, неглубоко, щадя суставы колен, складывалась пополам, обхватив руками щиколотки – и всё это легко, изящно, ни на кого не обращая внимания.
Гармония её облика была сродни гармонии самой природы, к щедрости которой она обращалась за подпиткой.
Мне самой захотелось отставить тарелку, пойти к воде и встать рядом с незнакомкой, повторяя её движения.
Но шеф-повар уже приказал уложить на гриль нежную бакалао.
Да и дама, сделав ещё несколько движений, имитирующих размашистый ход лыжницы и конькобежца, постояла, раскинув руки, вдохнула всей грудью, повесила на плечо полупустую котомку и, вдохновенная, медленно удалилась.
Когда бы Артур Грей ни приплыл, он был бы в восторге от своей Ассоль. Ведь она ничуть не стала хуже. А, может быть, даже лучше…
Я взяла телефон и написала Славке: «Ем коццы, глядя на мачты. А передо мной седая Ассоль делает гимнастику, чтобы не разочаровать замешкавшегося в пути Грея. Живой пример!»
Славка ответила символом «хохочу» и приписала: «Молодцы обе»!
Я подумала и отправила эту же смс про «живой пример» Серёже.
В ответ не раздалось ничего. «А в ответ – тишина: он вчера не вернулся из боя…» – вспомнила я слова из песни Высоцкого.
Да, вот так и в мирное время погибают мужчины-современники на своих фронтах бизнеса, карьеры, долга …
Стало опять больно в области души. Расхотелось есть деликатес в одиночку и делать вид, что мне достаточно одной изысканной панорамы заката… Всё бросить и полететь к нему в Москву! И что? Он не захочет встречи. Если он попросил замолчать, значит – я сейчас, мягко говоря, не к месту. Нужно смириться. Принять.
Расплатившись, я побрела в сторону набережной.
Закат совершал свой ритуал проводов ещё одного дня. Ночь ещё не пришла, замешкалась, и промежуточные синие сумерки повисли над бухтой, как занавес театральной декорации, подчеркивая, словно чертежник каждую деталь, проступающую на фоне неба.
В воде отражался и морщился, строил рожицы электрический неоновый свет.
Звон бокалов и бряцанье столовых приборов пополняли какофонию человеческой речи.
В эту полифонию вступила токката каблуков моих мокасин, извлекая свою музыку из уложенных один к одному булыжников. Я шла вдоль порта, чуть поодаль от набережной, по которой прогуливались издалека кажущиеся необремененными, сумевшие расслабиться люди.
Вдруг булыжники под ногами сменились на зеленоватое стекло. Присмотревшись, я увидела, что стою на стеклянном квадрате, размером приблизительно шестьдесят на шестьдесят сантиметров, обрамлённом металлической рамкой.
Изнутри квадрат был пуст, и едва подсвечивался источником электрического света, а по центру толстого стекла были проложены красные цифры в виде проводков, похожих на человеческие артерии. Каждый такой квадрат, а они шли друг за другом, постепенно выступая из темноты, содержал определённое кроваво-красное число. Начиналось всё с цифры «1», потом шли двузначные, а затем трёхзначные и четырёхзначные цифры. Наверняка это был своеобразный памятник кому-то.
