Патрик Александер - Смерть зверя с тонкой кожей
– Это для моего брата, на его совершеннолетие, – с улыбкой объяснил молодой человек.
Они собирались усесться за столик, но Нджала заметил их и предложил присоединиться к себе. Много чая, много разговоров, много смеха и через полчаса все разошлись.
Вернувшись в пентхауз, Нджала открыл чемоданчик и обнаружил браслет.
Он протянул конверт Артуру.
– Ты знаешь арабский. Что они пишут?
– «Возлюбленному брату и благодетелю, сделавшему возможным столь многое, да хранит его Аллах. Да не укоротится его тень».
– Отлично, – Нджала улыбнулся своей белозубой улыбкой, – у меня удачный день.
Работа была красивой, а Нджала любил красивую работу. Он надел браслет на правую руку и любовался им все последующие дни.
17.
Вынырнув из трёхчасового счастливого забытия, Эбботт с сожалением оставил анализ жертвы белой королевской пешки белыми в защите Пирца-Уфимцева, взял такси и вернулся.
Элис обняла его и прижалась к нему. Это не было автоматическим приветствием, скорее желанием быть вместе. Его прикосновение, его тепло успокаивали и согревали, как весеннее солнце.
– Ты так долго, я уже начинала волноваться, – Она посмотрела на него, – с тобой всё в порядке?
– Со мной – вполне.
– Что-то не так?
– Нет. Всё к лучшему в лучшем из миров.
Горечь в его голосе вызывала новые вопросы, но Элис решила не спрашивать. Было в его тоне что-то, не располагающее к расспросам.
– Я уже собиралась ужинать.
– Давай поужинаем где-нибудь.
– Где?
– Где скажешь.
– Давай, где мы ужинали всегда. Тот итальянский ресторанчик на Кенсингтон-Черч-стрит. Помнишь? Возьмём столик наверху, в углу у окна. Как тем вечером…тогда мы были там последний раз.
Он рассеянно кивнул.
– Я закажу столик. На девять?
– На десять.
– Не поздно?
Он не ответил.
– У тебя всё нормально?
– Нормально. Выпить чего-нибудь найдётся?
– Немного портвейна.
– Годится.
Следующий час она болтала без умолку. Поинтересовалась, понравилось ли ему её новое платье. Он сказал «Да» и продолжал смотреть в окно, катая в бокале вино.
К девяти он вдруг вызвал такси.
– Здесь до ресторана всего пара минут.
– Мы не едем в ресторан. Пока не едем.
В сгущающихся сумерках такси покатило вокруг Гайд-парка. Эбботт попросил водителя остановить у Марбл-Арч и подождать. Оставив Элис в машине, он спустился по Парк-лейн, пока не оказался напротив отеля Нджалы. Нашёл свою скамейку и затаился.
Ко входу подкатил чёрный «Даймлер» в сопровождении двух полицейских машин и кортежа мотоциклистов. Нджала и Артур, окружённые охраной из спецотдела (Эбботт заметил Шеппарда и Клиффорда) вышли и сели в машину.
Нджала широко улыбаясь что-то говорил, находясь повидимому в прекрасном расположении духа. Эбботт удостоил его всего лишь беглого взгляда. Даже имей он сейчас ружьё, в таких условиях пуля неминуемо задела бы кого-нибудь из посторонних.
Полиция перекрыла движение и чёрный «Даймлер» с эскортом растворились в темноте.
– Спокойной ночи, – тихо пробормотал Эбботт.
Он вернулся к машине и они двинулись на Кенсингтон-Черч-стрит. Элис всю дорогу держала его за руку.
Они приветствовали Витторио и заняли свой столик у окна. Эбботт казался ещё немного рассеянным, но после пары бокалов расслабился и обратил внимание на Элис.
Она не была красивой, но сегодня чувствовала себя красавицей, или почти красавицей. Она знала, что Эбботт смотрит на неё и она ему нравится. Её длинные волосы поблёскивали в приглушённом свете, новое платье подчёркивало линии шеи, плеч, груди. Даже косоглазие не портило мягкости и чистоты её взгляда. Или так казалось Эбботту. Он не понимал, как мог считать её невзрачной. Конечно, дело было и в свете, и в выпитом вине.
Многим мужчинам женщины нравятся в сексе, для развлечения или для комфорта, но не как женщины. Эбботт любил женщин – при всех неприятностях, которые от них бывают.
За ужином Элис касалась его, когда только могла. Соприкасалась руками, передавая соль или жестикулируя. Дотрагивалась до плеча, желая показать что-либо или смахивая несуществующую соринку. А когда ужин закончился, наклонилась к Эбботту и взяла его за руки.
Ему становилось всё лучше. Вначале он предположил, что это вино, и вначале это на самом деле было так. Но потом именно она, её присутствие, её движения, лёгкое движение, которым она откидывала назад волосы, её искреннесть, её застенчивость и, главное, её женственность – всё это мягко и ненавязчиво пронизывало атмосферу этого вечера, накладывая свой отпечаток на всё.
К этому времени Нджала с Артуром, в тесном сопровождении Шеппарда и скорого на курок Клиффорда безо всяких приключений совершали перелёт из Лондона в Лейфилд-Холл.
Нджала терпеть не мог летать, особенно по ночам. Ещё больше он не любил вертолёты – шумные, легкомысленные и, он был убеждён, небезопасные. Этот перелёт казался ему путешествием сквозь тёмную утробу смерти. Потная ладонь сама тянулась под рубашку, сжимая бусы вуду. Он шутил и смеялся, скрыть свои страхи, но Артур знал о них и улыбался про себя. Картина «Нджала страдающий» ему нравилась, а демонстрировали её нечасто.
Они приземлились на залитой ослепительным светом дуговых ламп задней лужайке Лейфилд-Холла, в кольце вооружённых людей с собаками.
Лейфилд-Холл, выглядевший снаружи мрачным викторианским зданием, внутри оказался чрезвычайно комфортабельным, и, как выражаются торговцы недвижимостью, «хорошо обставленным и содержащимся в полном порядке». К удивлению Нджалы, наличествовало центральное отопление, а сырости не наблюдалось вовсе.
– Поразительно, – сказал он Артуру, – Просто поразительно. Англичане всегда были поразительно примитивны в таких вопросах. Это всё туризм. Взаимопроникновение культур. Рыба и чипсы в Венеции, двойные стёкла в Питерсфилде. Неудивительно, что они покорили три четверти мира. Солнце никогда не заходит над рыбой и чипсами. Замечательно. Улавливаешь мою мысль, Артур?
– Всецело, Ваше Превосходительство.
Нджала прошёл в свой номер, и настроение у него поднялось ещё больше.
Просторная гостинная, огромное окно с видом на западную лужайку и летний домик. Два высоких окна со стороны фасад, выходящих на южную лужайку, ограниченную руслом ручья. На том берегу ручья начинался смешанный лес. Посреди лужайки возвышался старый, раскидистый кедр, создавая атмосферу древности и изысканной меланхолии.
Прямо перед домом располагался гравийный дворик, ограниченный с одной стороны зарослями ярких гортензий, а с другой густыми, в рост человека кустами печальных рододендронов.
