Клэр Бреттонс - С вечера до полудня
Так, значит, и другие мужчины обижали ее, усугубляя тем самым зло, причиненное ей отцом.
Кивнув, Гордон снова отвернулся к плите и отвел душу в череде молчаливых проклятий. А когда обрел наконец способность говорить, не выдавая своих чувств, задал вопрос, мучивший его все утро:
— У тебя часто выдаются такие ночки, как эта?
— Бывает. — Так необычно было сознавать, что наконец-то нашелся человек, способный понять и успокоить ее.
Стоя спиной к ней, Гордон споласкивал руки в раковине. Рубашка туго обтягивала его мускулистые плечи. У Габриелы снова забегали мурашки по телу.
Он обернулся и испытующе заглянул ей в глаза.
— Часто?
— Часто. — Пытаясь скрыть, как заалели щеки, она поднесла чашку ко рту.
Недовольно поджав губы, Гордон принялся раскладывать по тарелкам овсянку.
— Выбирай: мед, корица, масло, молоко, сахар?
— Нет-нет. — Она скривилась. — Спасибо, мне только кофе.
— Габи, не можешь же ты питаться одними шоколадными батончиками. — Гордон вытер руки об импровизированный фартук — заткнутое за джинсы кухонное полотенце. — У тебя будет гипогликемия.
— Все что угодно, но эту гадость я все равно в рот не возьму.
Он вытащил полотенце из-за пояса.
— А что ты вообще можешь есть?
— В холодильнике вроде бы оставалась пицца. Я, пожалуй, съела бы кусочек.
Гордона передернуло от негодования, но что оставалось делать? Вытащив пиццу, он зажег газ.
— Я больше люблю холодную.
— О Боже, Габи! — Гордон с откровенным ужасом уставился на нее. — Холодную?!
— Именно. — Она отпила кофе. — Будь так добр, дай мне телефон и номер Шелтона.
Повиновавшись, Гордон протянул ей трубку, сел за стол напротив нее и принялся уплетать овсянку с медом.
Слушая Шелтона, Габриела рассеянно водила пальцем по крышечке из-под меда, время от времени облизывая палец. Повесив трубку, она вкратце пересказала Гордону суть разговора.
— По-прежнему никакого сообщения о пропаже и ничего нового о Лоренсе, Паркинсоне и Берроузе.
Но она-то знала, что они связаны с этим делом.
— А тебя здорово раздражает, что без сообщения он тебе не верит, правда?
— Да. Мы работали вместе с тех пор, как мне исполнилось семь лет. Если он до сих пор не узнал меня как следует, то уже никогда не узнает.
Гордон хмыкнул в знак согласия и добавил еще меда в овсянку.
— Все-таки почему он так нерешителен?
— Потому что я ошиблась год назад.
— Все мы совершаем ошибки, Габи.
Чем больше времени он проводил с ней, тем больше гадал — а не совершает ли и он сам величайшую ошибку в своей жизни?
— Знаю.
Габриела снова сникла и понурила голову.
— Тогда смирись с этим и продолжай жить как ни в чем не бывало. — Заметив, что она еще не притронулась к пицце, Гордон поднес отрезанный кусок к ее губам. — Но сначала поешь.
— Вечно ты меня чем-то пичкаешь. — Она вздохнула и погрузила зубы в хрустящую корочку.
Пицца исчезла в мгновение ока. Увидев, как Габриела облизывает с губ последние крошки и капельки томатного соуса, Гордон понял, что она до сих пор и сама не замечала, как проголодалась. Почему-то ему казалось, что, если бы ее удалось уговорить нормально питаться, это помогло бы ей не думать о Тельме.
— Готова ли ты приступить к выяснению связей Паркинсона?
Габриела с набитым ртом что-то протестующе промычала.
— Нам нужен Берроуз, Гор. Я это чувствую.
— Нет, Паркинсон. — Гордон намазал хлеб маслом. — Заметила ли ты этот булыжник у него на пальце?
— Стекляшка.
— Откуда ты знаешь?
— Уж больно он им щеголяет. — Встретив недоуменный взгляд Гордона, она пояснила: — У кого есть такой настоящий камень, тот не тычет его всем под нос. Он настолько привыкает носить кольцо, что просто забывает про него. — Она покачала головой. — Отрежь еще кусочек, пожалуйста.
Гордон послушно потянулся к пицце.
— Ну ладно, насчет кольца это ты верно подметила. Но я все же думаю…
Тут он заметил, что верхняя пуговка на ночной рубашке у Габриелы расстегнулась, обнажая ложбинку на горле.
— Так что ты думаешь?
— Паркинсон. — Уставившись на эту нежную впадинку, Гордон пытался собраться с мыслями. — Надо начать с него.
Габриела отпила кофе.
— Давай пойдем на компромисс.
Глаза ее сегодня были тусклее, чем обычно. Столь же красивыми, но не столь яркими. Интересно, подумал Гордон, найдутся у нее у квартире витамины?
— Гор, перестань так пялиться. Мне становится не по себе от твоих взглядов.
Он судорожно схватился за ложку и тут заметил, что Габриела улыбается. Уши его горели от стыда.
— Ты покраснел.
— Ну и что? Разве мужчины не краснеют?
Она рассмеялась.
— Прекрати, Белоснежка. Повеселилась — и будет.
— Ладно. — В голосе ее все еще звучал смех. — Как насчет того, чтобы с утра проверить Паркинсона, а после обеда заняться Берроузом?
— Звучит вроде бы разумно.
Габриела милостивым кивком приняла этот незатейливый комплимент. Гордона продолжала душить злоба на неизвестных ему Тома и Стенли, посмевших обидеть эту девушку.
Зазвонил телефон. Гордон, дожевывая тост, схватил трубку и приложил ее к уху Габриелы.
— Алло. — Она вздернула подбородок. — Это тебя.
Гордон взял трубку.
— Сазерленд слушает.
— Это Коулт, мистер Сазерленд. Только что звонила Берта из вашего офиса. Сказала имена владельцев тех двух машин, которые стояли у дома Лоренса.
— И?..
— Владельцем «плимута» является Вильям Лоренс. «Линкольн» принадлежит Люку Берроузу.
— Благодарю. — Гордон повесил трубку.
— Этот звонок имеет отношение к делу? — поинтересовалась Габриела.
Кивнув, он скрестил руки на груди.
— Что? Лейси?
— Нет. Это насчет тех машин.
— Чьи они?
Несколько секунд они мерились взглядами. Растрепанные волосы Габриелы мягкой волной спадали ей на лицо.
— Съешь еще кусочек пиццы, тогда скажу.
— Это гнусный шантаж!
Гордон ухмыльнулся.
— Разумеется.
— Знаешь, Гордон Сазерленд, меня уже шантажировали, хватит.
— Кто обидчик? Я готов намять ему бока.
— В первую очередь мой отец.
— Отца не вздуешь, — он гнул свое. — Мы говорим об ухажерах или любовниках.
— О том, что было до колледжа, упоминать не стоит. — Она положила руку ему на плечо. — А там я познакомилась со Стенли Блэкпулом.
— Угу. — Он выискивал в ее глазах следы недоверия, но их не было.
Она вскинула голову.
— Следовало бы мне сразу понять, что это за тип.
— Да, конечно. — Гордон мучительно думал, до чего же он сам похож на этого мерзкого Стенли. — И что сделал этот прохвост?
