Карен Робардс - Призраки озера
– Удивительное сходство, – согласился Кейт, переводя взгляд с Оливии на фотографию, которую держал в руке.
Оливии не хотелось брать в руки фотографию. Не хотелось ни смотреть, ни вспоминать. Инстинктивно она стремилась отстраниться, не сравнивать, сделать что угодно, лишь бы не касаться фотографии, которую протягивала ей Келли. Но это было бы глупо, мягко говоря. Это означало бы отречение от матери, от себя и в какой-то степени от Сары.
– И правда удивительно, – бесстрастно проговорила она, принимая фото из рук Келли.
Изображение было сделано «Полароидом», и краски от времени начали слегка выгорать. Оливия не могла заставить себя вглядеться в изображение матери с дочерью и перевернула фото. Запечатленные мгновенной фотокамерой в один из счастливых моментов их жизни, они еще не знали, что ожидает их впереди.
На обратной стороне, внизу, была надпись, сделанная черными чернилами. Мелкие, четкие буквы с легким наклоном вправо: «Ливви и я». И дата – 13 июня 1976 г.
Она узнала почерк матери. Оливия помнила его так же хорошо, как свое собственное имя.
В ушах зашумело, и на мгновение она испугалась, что сознание покидает ее. Ухватившись за резную спинку кресла, в котором сидела Келли, она устояла, сделав над собой усилие.
Что, черт побери, с ней происходит? Разве не она так тосковала, что у нее не осталось ничего, напоминающего о матери? Разве не она бесконечно сожалела, что ничего не взяла с собой, кроме чемодана с одеждой, когда бежала с Ньюэллом? Оливия оставила все – от любимого плюшевого медвежонка и прочих зверушек, обитавших в детской, до значка об окончании школы. Тогда это все казалось второстепенным. Единственное, что имело значение, был Ньюэлл.
Господи, какой же она была дурочкой!
Но даже в те годы, когда плантация Ла-Анжель была ее домом, вещественных напоминаний о матери осталось не так уж много. Все, от фотографий до одежды Селены, после ее смерти вскоре куда-то исчезло.
«С глаз долой – из сердца вон». Оливия услышала это выражение тогда же, хотя и не помнила, от кого и в каком контексте. Возможно, это был ответ на какой-то ее вопрос. Теперь уже не вспомнить.
Выкинула ли она, веселая пухленькая малышка со снимка, боль из своего сердца? До возвращения в Ла-Анжель Оливия, не задумываясь, сказала бы «да».
Теперь же выяснилось, что она ошибалась. Быть может, рана и затянулась, но боль осталась. Возможно, нужно было увидеть фотографии, поговорить о матери, ощутить реальность ее жизни и смерти, чтобы начать наконец выздоравливать по-настоящему?
– С тобой все в порядке, Оливия? – спросил Кейт, бросив на нее встревоженный взгляд.
– Все нормально. Просто и в голову не приходило, что снимки сохранились. Мне казалось, их все выбросили. – Собравшись с духом, Оливия перевернула фотографию, заставив себя взглянуть на изображение объективно. Сходство невероятное, подумала она. Как будто она смотрит на свое изображение с трехлетней Сарой.
– Ну что ты, золотко, неужели ты думаешь, что я позволила бы их выбросить? – укоризненно покачала головой Келли, – Они твои. Все эти годы хранились на чердаке. Там же и твои вещи – все до единой. Все-все, что осталось в твоей комнате в тот день, когда ты уехала. Все лежит в коробках. Я их сама убирала.
– Ты?.. – Оливия взглянула на тетушку, затем недоверчиво улыбнулась. – Не могу поверить… После того, как я… После моего отъезда… Спасибо. Спасибо, что сберегла фотографии мамы. – Она снова посмотрела на фото, потом на Келли. – Ты знаешь, мне необходимо было увидеть их.
– Оливия, может, ты присядешь и посмотришь их вместе с Келли? – Кейт поднялся, освободив для нее кресло-качалку. Оливия хотела возразить, но он лишь отмахнулся: – Неужели ты думаешь, что я доверю приготовление обеда Марте, как бы хорошо к ней ни относился? Не забывай, я ведь гений кулинарии.
Он явно шутил, но Оливия уловила в его словах серьезные нотки. Она вспомнила, что Кейт учился на шеф-повара и познакомился с Дэвидом, когда они работали в одном из ресторанов Нью-Орлеана – один официантом, другой поваром.
Кивнув на освободившееся кресло, Кейт исчез в доме, оставив Оливию заниматься тем, чем ей заниматься не хотелось: изучать старые снимки и погружаться в воспоминания, связанные с ее матерью.
Она не была к этому готова. Это стало ясно, потому что один лишь взгляд на фото матери вызывал боль.
Через силу она нагнулась к коробке, извлекла из множества фотографий одну, в серебряной рамке. Свадебное фото: мама в подвенечном наряде цвета слоновой кости с букетом розовых орхидей и фрезий. Рядом с ней Джеймс Арчер – высокий, светловолосый, красивый, в темно-синем костюме с орхидеей в петлице, лучезарно улыбающийся в камеру. На ковре у их ног – малышка в розовом платьице, белых башмачках и с веночком из мелких розовых цветов на темных коротких волосах.
Эта малышка – она, Оливия.
В слепящем озарении Оливия вспомнила: когда-то эта фотография красовалась на почетном месте – ночном столике у кровати матери, и снова ей стало не по себе.
– Ты знаешь, что Селена познакомилась с Джеймсом, когда работала в «Боутуорксе»? – простодушно напомнила Келли.
Не в силах вымолвить ни слова, Оливия лишь покачала головой. Фотография в руке вдруг показалась на удивление тяжелой. Положив ее на колени изображением вверх, Оливия откинулась на плетеную спинку кресла. Она вспомнила ту спальню, расположенную наискосок через холл от детской, точнее, бывшей детской, в которой сейчас спала Сара. Спальня родителей была на другой стороне, и Оливия частенько прибегала к ним по утрам, прыгала в их постель и удобно устраивалась между ними. Мама обнимала ее, а отчим смеялся…
Стены в спальне были выкрашены в розовый цвет – ее любимый. Сара тоже любит этот цвет. Наверное, и мама его любила, иначе зачем бы она оформила комнату, которую делила с мужем, в женственно-розовые тона.
– Точно-точно. Она из Гранд-Кейлоу, видишь ли.
Келли нахмурилась. Лицо Оливии было обращено к ней, она прекрасно видела тетушку, но казалось, будто смотрит на нее сквозь стекло. По-прежнему сидя в кресле, откинувшись на спинку, Оливия сложила руки на коленях, едва касаясь фотографии. Она ощущала странную слабость, казалось, что малейшее движение, потребует от нее неизмеримых усилий. Наверное, еще и бледна, как смерть.
– Ты хочешь послушать, как все было. Оливия?
Усилием воли Оливия заставила себя пошевелиться, склонившись над снимком. Мама казалась такой юной, на несколько лет моложе, чем она сейчас. Оливия так мало о ней знала…
«Ливви и я». Слова с оборота снимка вертелись в голове, звучали так по-домашнему, так уютно. Уютной была и вся их с матерью жизнь. Исполненной веселья, тепла и любви.
