Светлана Демидова - Любить птичку-ткачика:
– И это называется «по-хорошему»! Читатели покупают «О’кейную жизнь» именно из-за статей Анастасии Терлеевой, а она вдруг решила дать деру!
– Я просто ухожу!
– Нет, ты именно бежишь! – Павел Петрович вытянул указующий перст правой руки так далеко вперед, что чуть не достал им до Настиного носа. – А в чем, собственно, дело? Ты можешь мне сказать? Мы сто лет друг друга знаем.
– Могу, – согласилась Настя и перешла наконец на «ты»: – Устала я, Паша, жить внутри скандалов и эпатажа. Мне осточертели все эти… с позволения сказать… звезды, их свинская личная жизнь и подлянки, которые они устраивают друг другу! Чистоты хочется, Паша! Разве тебе не хочется?
Павел Петрович Ракитин все тем же перстом поскреб собственный уже слегка поседевший висок и изрек:
– Там, где чисто, Настюша, таких денег, какие ты получаешь, не платят.
– Не в деньгах счастье!
– Ага! В их количестве!
– Не повторяй пошлостей!
– А ты банальностей!
– Я все равно уйду, Павел! – уже раздраженно выкрикнула Настя. – А на мои действительно немаленькие деньги набегут другие. Как тараканы! Тебе останется только выбрать самого резвого и самого… беспринципного…
– Ты уже нашла другое место? – главный редактор «О’кейной жизни» сознательно перешел на тон ниже. Он совершенно не хотел ссориться с Настей, с которой действительно дружил много лет и уважал не только за бойкое перо, но и за другие личностные качества.
– Нет… так… – сразу успокоилась и Терлеева. – Есть кое-какие задумки, но я еще ни к кому не обращалась.
– Когда решишь, обратись сначала ко мне.
– Зачем? – удивилась она.
– Затем, что я многих редакторов знаю как облупленных…
– Спасибо, Паша. – Настя положила свою руку на кулак Павла Петровича, в котором он так сильно сжимал зажигалку, будто собирался выдавить из нее содержимое прямо на стол. – Я знала, что ты меня отпустишь и не будешь держать зла.
– Чего уж там… – главный редактор сверху Настиной ладони положил свою. – Я и сам бы… да ты знаешь… Только эти клиники съедают столько денег…
Настя действительно знала, что жена Павла Петровича Ракитина уже несколько лет лечилась от рака груди. Периоды ремиссии чередовались с новыми атаками болезни. Ирине сделали уже три операции, но надежды на то, что третья будет последней, не было никакой. Недавно жена редактора прошла очередной курс реабилитации в очень дорогой клинике, и Настя осторожно поинтересовалась:
– Иришке не лучше?
Павел Петрович тяжко вздохнул и ответил:
– То лучше, то хуже… Но то, что она уже никогда не выкарабкается, не подлежит никакому сомнению.
– А ты верь, Паша, все равно верь… Вера – она такие чудеса творит… И пиши свои стихи… В стол… Пусть пока в стол… Помнишь, как у Цветаевой: «…моим стихам, как благородным винам придет черед»!
– Цветаева не опускалась до желтой прессы.
– Неизвестно, до чего она опустилась бы в наше время… да еще если бы у нее кто-нибудь из близких страдал так же, как твоя Ирина! В общем, Павел Петрович, не падай духом!
– Я стараюсь… – главный редактор «О’кейной жизни» откинулся на спинку кресла и улыбнулся Насте. – Ладно, Терлеева… Катись без всяких заявлений… Долгие проводы – лишние слезы… Но если что, то ты знаешь…
– Знаю, Паша… Разумеется, мы останемся друзьями! А потому вот тебе материалы на три следующих номера… – прямо на стодолларовую россыпь Настя положила перед главным редактором компьютерный диск. – Тут про дуэт «Перлы»… Помнишь, ты хотел, чтобы мы тиснули что-нибудь про них. Не представляешь, какими гадкими девками оказались… Самая сексапильная из них – Белла – бывшая валютная проститутка Тамара Беляк… Ее товарки не лучше. В общем, потом ознакомишься… Скулы сведет от отвращения, но читатели останутся довольны. Уверена! Там и фотки этой Беляк увидишь, еще в валютной ипостаси. Далее на диске есть статейка про этих… двух «мачо», которые вместо того, чтобы сваи забивать, поют про лютики с птичками… И интервью с Константином Глебовым…
– Художником? Который портреты звезд пишет?
– С ним! – Настя довольно улыбнулась.
– Как ты его раскрутила, Настюха? – Павел Петрович выглядел абсолютно счастливым, как человек, выигравший бриллиантовое колье на вкладыши из коробок с творожными кексами. – Он же интервью не дает из принципиальных соображений… Ты, случаем, не…
– Обижаешь, Паша. Никакого подлога. Там, в конце интервью, его собственноручная подпись и наши с ним фотографии, между прочим, в обнимку.
– Ну… даешь!! И такого человека я должен отпускать! Насть! Может быть, останешься? Ты просто рождена для добычи информации!
– Паша! Не начинай все сначала!
– Ну… ладно… ладно… Расцеловать-то напоследок позволишь? – И, не дожидаясь Настиного согласия, главный редактор насквозь желтой газеты «О’кейная жизнь» вышел из-за стола, усыпанного зелеными купюрами, и крепко обнялся со своей теперь уже бывшей журналисткой, предварительно заперев полученный от нее диск в свой сейф.
* * *– Женись на мне, Олег, – с порога заявила Настя и прошла в кабинет, где Романец рисовал эскизы новой коллекции.
– Чего вдруг так? – спросил он, с неудовольствием оторвавшись от работы.
– Так! Нам с тобой обоим нужна семья.
– Согласен. Но почему ты решила, что она должна быть у нас с тобой одной на двоих? У тебя может быть своя семья, а у меня – своя.
Настя взяла в руку один из эскизов, на котором был изображен эпатажный брючный костюм с розами по обшлагам брюк. Строгий учительский пиджак имел капюшон, тоже сплошь усыпанный розами.
– А розы будут из чего? – спросила она.
– Из трикотажа крупной вязки, – ответил Романец, гордясь очередной выдумкой. Настя поняла, что он уже забыл про их разные семьи. Она бросила эскиз в компанию к остальным и сказала, отвернувшись от Олега к манекену в ярко-алом платье:
– Людмила Ивина тебя больше не любит.
Напряженной спиной Настя почувствовала, как разозлился этому ее заявлению Романец. Ей показалось, что волны раздражения, исходящие от Олега, ожгли ей шею и на ней теперь наверняка останется красный зудящий след. Навсегда…
– Откуда тебе это известно? – процедил он.
– Я профессионалка, гнусная пронырливая папарацци. Я всегда узнаю то, что люди тщательно скрывают.
– Ты что, брала у Милы интервью? – спросил он, изо всех сил стараясь скрыть безумный интерес к ее ответу.
– Нет, я просто видела, как равнодушно она смотрела на тебя, когда мы ехали из Петергофа в Питер. – Настя наконец оторвала взгляд от платья на манекене. После его вызывающей алости и праздничности лицо Олега показалось ей бледным и больным.
– Это ничего не значит! Она была… практически в истерике, хохотала, как ненормальная, потом плакала… Ей было не до меня!
