Барбара Вуд - Дом обреченных
Более чем в чем-либо другом, я нуждалась в уединении. Мне необходимо было во всем разобраться, вернуться назад в последние четыре дня (неужели только четыре?) и определить, когда все пошло не так: вероятно, с моего стука в дверь в первый вечер и со взгляда Гертруды, которая была в замешательстве, увидев меня. Потом явное нежелание семьи тепло принять меня, атмосфера тайны, которая окутывала дом, и, наконец, ужасная бабушкина реакция на мое возвращение. Эти пустые пять лет, болезнь дяди Генри, необъяснимое письмо тетушки Сильвии, а теперь еще сожженное письмо к Эдварду — все это достигло степени кошмара, и я отчаянно хотела освободиться. Но как? Эти люди знали ответы, но не хотели делиться ими со мной.
Решение головоломки заключалось в моей памяти. Скрытое где-то в глубинах моего сознания, лежало видение случившегося в роще, но оно уходило все дальше. Как вновь обрести его? Очевидно, моя собственная защитная реакция воздвигла барьер, однако теперь я должна разрушить его.
Когда головная боль прошла, а смятение улеглось, я легла на кровать с новой решимостью найти ответы. Мне надо опять пойти в рощу, надо сделать все, что в моих силах, чтобы вспомнить, что происходило в тот день, и тогда я докажу им всем, что мой отец был убит, что проклятие — мистификация, просто история, изобретенная для того, чтобы скрыть истинные детали преступления.
Горничная принесла поднос с едой и поставила его на маленький столик передо мной. Однако чай показался горьким, а суп — жидким, так что я поела немного и заснула.
Было около пяти часов вечера, когда меня разбудил стук в мою дверь. Открыв ее, я увидела Марту, совершенно очевидно расстроенную, сжимающую свои руки. Вечно присутствующая ковровая сумка была у ее ног.
— Лейла, бабушка хочет видеть тебя.
— Сейчас? С ней все в порядке?
— Она хочет видеть нас всех. Немедленно. Тебе лучше пойти со мной.
Серьезность ее тона насторожила меня.
— Очень хорошо, — сказала я и вернулась в комнату, чтобы захватить шаль, потом закрыла за нами дверь.
— Она не больна? — отважилась я спросить.
— Бабушка никогда не болеет.
Мы прошли в молчании по коридору до анфилады комнат Абигайль. Как обычно, я чувствовала, как во мне растет холодное мрачное предчувствие. Я ощутила ее власть надо мной, которой, как я предпочитала думать, в действительности не существует.
Дверь была открыта, и мы вошли, остальные были уже в сборе. Бабушка неизменно восседала на своем троне под защитной вуалью сумрака, тетя Анна сидела в кресле перед ней, с Теодором по одну сторону и с Колином по другую. Дядя Генри, должно быть, оставался у себя. Никто не обернулся, когда мы вошли; глаза присутствующих подобострастно были направлены на бабушку. Атмосфера, тусклая и мрачная, в воздухе витало напряжение. Я гадала, что случилось.
Марта взяла за руку брата, а я оставалась немного сбоку, когда бабушка внезапно заговорила.
— Все вы знаете, почему вы здесь, поэтому я не буду медлить. Грязное деяние свершил кто-то из нас, и я желаю найти виновного. Вы можете решить между собой, что делать.
Озадаченная, я взглянула на остальных. Их взгляды ничего не выражали.
— Что за грязное деяние? — невинно спросила я.
— Лейла Пембертон, — раздался бесстрастный голос бабушки, — ты прежде всего должна знать, о чем я говорю.
— Но я не знаю.
— Это кольцо Тео, — мягко сказала Марта, — оно пропало.
— Его кольцо?
— Не пропало, дитя, оно украдено! И я желаю узнать, кто вор.
Тут мне все стало ясно. Рубиновое кольцо Теодора было унаследовано им от дедушки, сэра Джона. То кольцо, которое запало мне в память как воспоминание о роще. Каким-то образом оно было связано с тем, что случилось в роще, хотя я не слишком представляла себе, как.
— Но кто мог взять его? — спросила я.
Молчание было мне ответом, все в комнате оставались неподвижными. Агат на шее Абигайль блестел, поднимаясь и опадая на ее груди — единственный признак того, что она была жива. И все остальные нашли что-то, на чем остановить свой взгляд.
Потом до меня дошло.
— Что вы имели в виду, сказав, что я прежде всего должна знать, о чем вы говорите? Вы обвиняете меня в краже кольца?
— Это твои слова, — сказала бабушка.
— Но это нелепо!
Теперь заговорила тетя Анна:
— Но ты же восхищалась им тем вечером в гостиной. Мы все видели это.
— Я не восхищалась им. Я только вспомнила его, вот и все.
— С чего это ты вспомнила его? — спросила бабушка.
— Я… я не знаю. Это было как вспышка.
— Ну а кто еще мог взять его? — сказала моя тетя во внезапном порыве.
— Тетя Анна, как вы смеете! Я не буду стоять здесь и выслушивать обвинения в воровстве!
Наконец заговорил кузен Теодор:
— Лейла права, бабушка, это действительно в высшей степени несправедливо. До этого пропадали другие драгоценности, и тоже совсем недавно. Я думаю, мы должны допросить слуг.
Я взглянула сквозь сумрак на кузена Теодора и впервые увидела в нем что-то человеческое. Высокий и прямой, в своем обычном прекрасном наряде, мой кузен выглядел самым красивым среди остальных. Колин, чьи волосы были взъерошены, а галстук сбился на сторону, стоял, сложив руки, и предоставил мне самой защищать себя. Он не сказал ни слова в мою защиту, и я была зла на него за это.
Тео послал мне примирительную улыбку, и я в ответ продемонстрировала ему свою благодарность. За спинами Колина и Марты, и над головой тети Анны мы с Тео обменялись безмолвными посланиями.
— Мы допросим слуг, — распорядилась бабушка, — и предпримем тщательные поиски кольца. Я не потерплю и незначительного воровства в моей семье.
«А какое воровство вы потерпите?» — подумала я с сарказмом, но придержала язык.
Взмахом руки она отпустила нас. Вся сцена была устроена исключительно ради того, чтобы унизить меня. От этого я пришла в ярость, хотя и не подала виду. Я билась за свои права и за оправдание моего отца. Один из этих людей прочел мое письмо Эдварду и потом уничтожил его. Один из этих людей не желал, чтобы я получила помощь. Я собиралась продолжать борьбу за воспоминания о прошлом, и эти мелкие сцены с угрозами и обвинениями не пугали меня, а лишь подстегивали к действию.
В коридоре я отступила в сторону, чтобы позволить тете Анне пройти. Она искоса кинула на меня взгляд, и в свете газового фонаря я увидела, каким напряженным и изможденным стало ее лицо. Должно быть, она всю ночь бодрствовала при дяде Генри, которому, как я поняла, не стало лучше, и я почувствовала немного больше снисходительности к ней. После двадцати четырех часов без сна и пищи моя тетя, должно быть, немного не в себе.
