Елена Кашева - Рассмешить бога
Рождение ребенка ничего не исправило. Меня умиляло, как Стас, вернувшись с работы, первым делом шел целовать дочку. Они возились до изнеможения. Катюшка засыпала на груди отца. Но что мне с того? Стас видел мою чеховскую тоску.
Предложил: хочешь, наймем няню и освободим тебя от этой рутины? Я отказалась.
Во-первых, Стас не понял бы меня: для него Катюшка – свет в окне, она никогда не была для него тягость, как для меня. Он не уставал от нее. Я могла бы приписать это тому, что он мало видел дочь (у него, как раз, началась пора заработков), но правда в другом – Стас выплескивал на Катюшку чувства, которые не смог отдать своему ребенку-инвалиду.
Во-вторых, мне не нужна была свобода от дочери. На что бы я стала тратить время? На шейпинг? На косметичку? На бессмысленное шатание по выставкам или магазинам? Какая разница, где скучать.
Я отказалась от предложения мужа. И видела, как радостно блеснули его глаза.
Дежуля сказала:
– Зря. Нельзя сидеть в четырех стенах. Надо регулярно получать свежие впечатления.
Стас согласился с ней. И мы стали ходить в гости к друзьям. Началась череда бесконечных, бессмысленных визитов. Мне были неинтересны люди, окружающие нас с мужем. Мне никто не был нужен. Я застывала в своей тоске, как мушка в янтаре. Я понимала причину своей тоски. Я не знаю, для чего живу. У меня нет цели. Нет цели, – нет смысла. Я ем, сплю, занимаюсь любовью, но для чего? Это ни к чему меня не приближает, ни от чего не отдаляет. Бессмысленность убивала меня, и вместе со мной – наш брак.
Наконец, я уехала к матери – на чуть-чуть. Первые ночи не могла спать, – не хватало Стаса. Потом привыкла. Вскоре выяснилось, что мне проще приезжать в Москву на несколько дней, хлебать этих самых свежих впечатлений половником, а потом возвращаться к матери и жить этими эмоциями еще несколько недель. Я дрессировала свою душу, как проститутки дрессируют тело: в Москву надо ехать, когда сильно соскучилась, а возвращаться оттуда с ощущением сытости, но не переедания. Тогда мне было радостно видеть Стаса и грустно уезжать от него. Стас уставал от моих разъездов. Его душа была располовинена, когда я жила у матери. А человек не может жить в таком состоянии. Стас стал злиться: живи подле меня. Я срывалась в в ответ: я не собачка дворовая, сидеть возле твоей ноги на привязи. Стас убеждал: ты – моя жена. А жена должна за мужем как нитка за иголкой. Я орала: истукан каменный, сорвись, накричи на меня! Стас зажимался. Его воспитали в семье, где кричать было не принято. Принято было хлопать дверью и идти пить пиво на лавочке у подъезда.
Обиды нарастали как снежный ком. А потом свершилось то, что должно было свершиться, то, о чем меня предупреждала мама.
…Это были самые тяжелые дни в моей жизни – минувший февраль. Я вообще не люблю зиму. Холод нагоняет на меня усталость и сон. Все раздражает: люди, вещи, домашние хлопоты. Особенно в эти дни меня доставал Стас. Мы цеплялись друг к другу по мелочам, напрашиваясь на ссору.
А потом я потеряла интерес даже к ссорам.
Я отчетливо помню день, когда это произошло.
С утра я еще хоть что-то испытывала к Стасу, и мы в очередной раз поругались из-за грязной посуды. Я хлопнула дверью и пошла гулять.
Мело. Через пятнадцать минут я перестала чувствовать кончики пальцев: верный признак будущей простуды. Свернула к ближайшему кафе. Вошла и увидела в зеркале синие губы и красный сопливый нос. Печальное зрелище.
Я заказала большую чашку кофе и пирожное. Села в дальний угол: мне не улыбалось демонстрировать всем подмороженную свою красоту.
Через два столика от меня сидел молодой человек, старше меня буквально на пару лет. Белокурый, хорошо сложенный, и до меня как будто долетел тонкий запах его одеколона. По его осанке, по тому, как он держал чашку кофе, как стряхивал пепел сигареты легким щелчком указательного пальца, было видно, что мальчик этот из очень и очень приличной семьи, где на обеденный стол ставят супницу, а мясо едят ножом и вилкой. И еще было видно, что все у этого мальчика складывается в жизни легко и просто, что он уверен в своих силах, что с ним надежно и, наверное, весело. Но главное – этот человек умеет отвечать за свои поступки. Он – мужчина. Настоящий. Подлинный.
Один взгляд – и перехватило дыхание. Не знаю почему, но впервые в жизни я почувствовала неодолимое желание прижаться щекой к мужской ладони и замереть, впитывая чужое тепло. Я была уверена, что под его неброский серым джемпером и белоснежной футболкой гладкая нежная кожа, немного соленая при поцелуе, жаркая. Я увидела, как медленно и нежно он двигается в любви, ощутила желанную тяжесть его тела и даже шепот губ, едва касающихся мочки уха: "Да-а…" Вот, оказывается, какой он, грех прелюбодеяния: томительный и сладкий, упоительной судорогой сводящий сердце!
Я чувствовала, что мальчик исподволь разглядывает меня. Но чем бы я могла его прельстить? Синими губами? Однако его изучающие глаза мне не снились и не мерещились. Достаточно было одного жеста, и мальчик пересел бы – как остро я это чувствовала! – из- за своего столика ко мне. И я могла бы прожить другую жизнь. Ложиться в постель, лопаясь от желания, просыпаться с радостью, что впереди еще один счастливый день вдвоем. Мы бы жили страстно, иногда бы даже дрались, возможно, он изменял бы мне. Но это была бы жизнь, а не тихое прозябание.
Думаю, что каждый человек в жизни однажды оглядывается назад и жалеет об упущенных возможностях, о той жизни, которую он мог бы прожить, но не прожил. В этом мальчике из кафе воплотились все мои подростковые мечты о счастливом супружестве.
У меня могло быть все.
Могло, но – не было.
Этот мужчина – не мой мужчина. Мой – слабый и безответственный.
Но никто не виноват в том, что я замужем. Мне говорили: не спеши. Теперь поздно, Поздно!
Это страшное слова. Страшнее его только слово "никогда".
…Я никому не рассказала о своем страшном открытии. Дежуля бы спросила:
– А что тебя удержало от измены?
– Сознание того, что я замужем.
Она бы расхохоталась: для нее муж – не стена, его можно и подвинуть. Она своего так и подвинула лет пять тому назад. С тех пор вся в поклонниках. Ищет чего-то, – не знаю чего.
Для меня муж – человек, с которым я прожила три года. Он ничем не обидел меня, не предал, не оскорбил. И я не имею никакого права предать его. Он не заслужил этого. Надо расстаться честно: сначала развод, потом – новая жизнь, полная любви и удовольствий.
От этой крамольной мысли у меня судорожно забилось сердце. Надо развестись! Я вернулась домой одеревеневшая, ослепшая и оглохшая. Передо мной красной тряпкой маячила новая жизнь, и в ожидании ее я впала в летаргию, Сон – это спасение от боли.
