Враг мой - дневной свет (СИ) - "Helen Sk"
Он сжал виски пальцами и надавил, собираясь с силами. Надо же, как он ослабел. Неужели это от возбуждения? Может, от страха? Вот еще! Он нисколько не испугался!
- Дима? – мать забарабанила в дверь. Должно быть, решила, что он в обмороке от увиденного. Он не ошибся, предполагая, что его мамочке совсем не доступны тайные закоулку его души.
- Я слышу тебя, незачем выносить мне дверь! – откликнулся он резче, чем обычно. – Сейчас открою, подожди минутку!
Из мрака коридора на него глянуло бледное, осунувшееся лицо в обрамлении темных развившихся волос. В руках у нее ничего не было, вопреки обыкновению. Видимо, она примчалась к нему сразу, как вернулась с места происшествия. Она плакала, и плечи ее безудержно вздрагивали. Похоже, что смерть соседки произвела на нее совсем другое впечатление, и вызвала полностью противоположные эмоции. Он не знал, что следует говорить в таких случаях, поэтому ляпнул первое, что пришло в голову:
- Круто, да?
Мать схватилась рукой за перила, и вовремя, иначе в их пригороде случилась бы еще одна трагедия.
- Как?!…Как ты можешь…восторгаться таким…такой?! – ее затрясло еще сильнее.
- Это не восторг, - спокойно произнес он. Что-то чуть-чуть кольнуло в груди, когда мать пошатнулась, но тут же отпустило. Не страх, не отвращение, а так, легкое сожаление о себе самом, что будет с ним, если она погибнет. Но она устояла, взяла себя в руки и разозлилась. Он зауважал ее в очередной раз.
- Ну, ты и тип, сынок?! Не думала, что сидение в четырех стенах превратит тебя в маньяка! Всю кровь разглядел? Ничего не упустил? А может, мне убийство тебе на дом заказывать, как ты на это посмотришь?!
- Ладно тебе, мам! – он усмехнулся. – Подумаешь. Я же не знал ее совсем. А дорога так далеко от моего окна, что толком ничего не рассмотришь, поэтому я и не испугался…и не расстроился, - добавил он интуитивно, чтоб окончательно усыпить ее бдительность.
- Да?! А твое «круто»? – она все еще тяжело дышала, накрепко завязнув в сетях очередного стресса.
- Ну, «круто» говорят не только от восторга. Это вообще…, так, выражение.
- Да… выражение, - она чуть расслабилась. – Может, и хорошо, что ты не ходишь на улицу. Черт знает, во что превратилась жизнь за окном. Иногда я начинаю понимать тебя в твоем нежелании общаться с людьми.
- Почему? – он с любопытством взглянул на нее, поняв, что в таком состоянии мать может наговорить много интересного.
- Представь только, милиция стала допрашивать дочь погибшей, когда та еще в себя не пришла. Плачет девчонка, визжит, в крови вся, а они: «Что вы видели? Где вы были? Сколько вам лет?» Нет, я точно скоро запрусь с тобой в комнате.
Он облизнул губы. Снова перед глазами предстала вымазавшаяся в грязи и крови белокурая красотка в ситцевом, промокшем насквозь, халате, под которым явственно угадывались пышные формы. Мороз и жар обожгли его кожу. Во рту пересохло.
- А как ее зовут? – вдруг спросил он у матери.
- Юля, по-моему, - хмуро ответила женщина, - я, правда, не уверена. Они не так давно сюда переехали. Хорошо еще, что отец жив – здоров, прокормит.
- А он кто? – почему-то мысль, что Юля окажется в доме наедине с мужчиной, пусть даже ее родным отцом, совсем не понравилась Дмитрию.
- А черт его знает.
Внезапно ему захотелось остаться одному. Он и раньше замечал, что не может общаться с каким-нибудь человеком дольше пятнадцати минут кряду; мать не была исключением, но ее он хотя бы переносил и сверх отмеренных пятнадцати, а вот кухарку, приходившую помочь с солениями в летние месяцы, и так же приходящую уборщицу, он терпеть не мог ни секунды. Представив себе, как чужие руки хватают его вещи, копаются (о, да, он убежден в этом) в их с матерью шкафах, читают их журналы, пьют из их чашек, он впадал в ярость и старался, по мере сил контролировать степень дозволенности этим грязным людишкам.
Он готов был убивать их, не щадя. Всех тварей, стремящихся проникнуть к ним в дом. И не важно, какова цель их визитов: будь это продавец тряпок, или электрик, зашедший проверить состояние проводки. Ненависть к чужакам зародилась в нем еще в глубоком детстве. Он с недоумением припоминал времена, когда позволял кому попало шастать к ним с мамой в гости, и спокойно наблюдал, как эти «кто попало» смело трогают, крутят в руках их вещи, пьют, едят из их посуды; и он оставался спокоен… до поры. Однажды к ним приехал мастер из газовой службы менять баллон с пропаном. Дмитрий вспоминал, как выбежал на звонок, волоча за собой грохотавший автомобильчик на веревке; он вообще тогда был до странности гостеприимным. Мать открыла дверь, и тут!.. О, Господи всемогущий! Мужчина, стоящий за порогом вдруг обнял ее и поцеловал в висок, как раз там, где кончалась полоска загара, и начиналась копна темных волос. Димка отступил к лестнице и тихо потерял сознание.
Потом все снова стало на свои места, только вот гостей он разлюбил, маленький сероглазый мальчик с застенчивой улыбкой, уже не мчавшийся к двери при каждом звонке.
Чуть позже произошел тот страшный случай с продавцом белья. Дмитрий до сих пор помнил то мерзкое ощущение во рту, когда мать заставила его выплюнуть кусок чужой плоти.
- Мама, иди спать, - он поднял на нее ставший измученным взгляд.
- Спокойной ночи, - послушно произнесла она в ответ. «Боже, кокой он несчастный! Почему это случилось именно с ним? Он выглядит совсем больным и постаревшим; неужели этот случай произвел на него такое впечатление?! Можно себе представить! Что за жизнь! Какая ужасная жизнь, если человеку даже не нужно выходить из дома, чтобы почувствовать весь ее ужас!»
Ей очень хотелось обнять сына, прижать к своему плечу его голову и покачать, успокаивая, но она хорошо помнила, чем может кончиться такое проявление заботы. Поэтому она тихо вышла и закрыла за собой дверь.
========== Часть 5 ==========
Комментарий к Часть 5
Ребята, подписчики или новые читатели, дайте обратную связь) Произведение будет выложено в два-три дня. Хочу понять, стоит ли менять направленность, или стерпите только Эндрилов
5.
Впервые она услышала голос Илиги Жаровской лет пять назад, когда заболевание или отклонение Дмитрия (все называли это по-разному) только начинало прогрессировать. Именно тогда он стал запираться в своей спальне на целые сутки, предоставляя ее самой себе.
Галина не была музыкальна, а тут вдруг прикипела всем сердцем к этому неожиданно ласкающему слух голосу. Строго говоря, музыку Илиги нельзя было причислить к классической: все было проще, доступней, современней. И по телевидению ее показывали не как Монтсеррат Кабалье или Любовь Казарновскую – в длинных сверкающих нарядах, а по-простому: в синих джинсах, майке, катящей по длинному шоссе в машине с откидным верхом. И этот голос! Голос, поющий о любви, свободе, счастье, голос, несущийся вместе с ней мимо зеленого бора, полей иван-чая, озер с серой гладью безмолвной воды, голос, вселяющий надежду.
Галина могла бы похвастаться, что собрала самую полную коллекцию дисков с записями любимой певицы. Ее подруги искренне недоумевали, как и где она умудрялась доставать редкие концертные записи, записи интервью, где она брала постеры с автографами?!
И с музыкальным центром для прослушивания любимых песен ей повезло: его привез один тайный воздыхатель и продал за четверть цены, не столько надеясь на взаимность, сколько мечтая сбыть невесть откуда взявшуюся вещь с рук.
А вот сын ее пристрастий к искусству не разделял. Стоило ему только услышать голос мадам Илиги, как его бросало в ярость, и он немедленно требовал выключить « этот жуткий вой». Это было, пожалуй, единственное, в чем мать и сын категорически не сходились, если, конечно, не считать ее ухажеров.
Она много раз пыталась объяснить сыну, что ни за что не оставит его одного, не променяет их уединенные вечера на сомнительные удовольствия от встреч с чужими мужчинами, но все было бесполезно, она кожей чувствовала его страх. Он, по ее мнению, стал бояться не только вторжения чужаков, но и одиночества, в котором мог внезапно оказаться, благодаря родной матери. Напрасны были слова, напрасны уговоры. Стоило ей начать одеваться, сын словно сходил с ума, угадывая своим чутким ухом и скрип шкафа, где она хранила только выходные платья; и ее особые шаги – торопливые и легкие – так она порхала, только влюбляясь; и шум автомобиля, урчащего за оградой.
