Письма проклятой (СИ) - Ксавьер Мария

На этой бумаге я пытаюсь собрать осколки моей памяти, осколки воспоминаний. Они острые, как лезвия. Кусок за куском, словно я собираю картину, картину своей жизни.

Сильвия. Ничтожная, маленькая в этом большом мире, наполненном страхами и разочарованием. А ведь она так и не смогла найти себе кого-то для танцев в тот дивный вечер. Первый в ее жизни бал. Небольшая книжечка, в которой должны быть записи ее кавалеров, была пустой. Книжечка должна быть пропитана ее горькими слезами, но сестра держалась. Она всегда была сильной, даже когда… Ее лицо не выражало совершенно никаких эмоций, лишь холодный взгляд суетливо бегал по лицам людей.

Моя же книжечка была исписана почти полностью. Каждый танец я обещала разным джентльменам. Они же все без исключения не сводили глаз с меня. Один из них даже посмел признаться мне в любви. Он так крепко сжимал мою руку, что мне стало даже немного больно. И он ходил хвостиком за мной целый вечер.

– Мисс Вивиан, пожалуйста, подарите мне и этот танец. – Говорил он, разглядывая мои волосы.

– Мне очень жаль, но этот танец я уже обещала Мистеру Томасу. – Я нежно улыбалась, хлопая ресничками, затем стремительно уходила, оставляя за собой шлейф духов белой акации. Мне лишь изредка удавалось передохнуть на балконе, и я снова шла танцевать. На самом деле я протанцевала весь вечер и стоптала свои новые туфельки.

Матушка хвалила меня, и с негодованием смотрела на Сильвию, тяжело вздыхая. Она разглядывала ее со всех сторон, стараясь понять, что с ней не так. И дело было точно не во внешности, ведь мы были абсолютно одинаковыми. Но нас никогда не путали, что искренне удивляло меня.

Родители очень сильно любили нас обеих, теперь я это понимаю. Тогда, в юности, мне казалось, что матушка любит меня больше. Я видела, какими взглядами она одаривала меня, и как грозно или разочарованно она смотрела на Сильвию. Но все-таки она любила нас обеих.

– Мои дорогие, я так хочу вам счастья. – Говорила она. – Сильвия, пожалуйста, бери пример с Вивиан, учись у нее, так будет лучше.

Всякий раз, когда Сильвия слышала эти слова, ее лицо становилось холодным, не выражало почти ничего, но я чувствовала ее злость и ненависть. Мне становилось так тоскливо, а сестра просто уходила, быстро поднималась в свою комнату. Я подходила к двери и слышала тихое всхлипывание и сопение.

Руки озябли, и я еле выцарапываю буквы, но я должна продолжать писать. Моя история должна быть услышана. И как бы не была тяжела моя ноша, я выдержу, у меня нет другого выбора.

Тут так темно. Так сыро. Ригес пришла закрыть дверь. Она молча посмотрела на меня и с силой захлопнула ее.

Я забилась в угол. Я чувствовала себя такой одинокой, несмотря на то, что рядом полно людей, были слышны крики и вопли. Я умоляю Морфея скорее забрать меня в свое царство. Мне хотелось бы заснуть и больше никогда не просыпаться, впасть в забвение. Но когда я вспоминаю о Дэвиде, эти мысли отпускают меня. Я должна жить, жить ради него.

Я хочу рассказать тебе о том, что же случилось. Чем ближе я к тому страшному событию в моей жизни, тем мне труднее, тем больше мое тело сопротивляется. Мозги кипят, почерк меняется так, что рвется бумага.

Помню, как моя мама перестала дышать. Ее сердце так быстро остановилось, бездыханное тело упало на сырую землю. Помню, как мы с сестрой бросились к ней. Мы целовали ее холодные щеки. Папа стоял рядом, опустив голову. Тогда я ничего не поняла, но сейчас точно знаю, смерть пришла погостить, и забрала на свой адский пир нашу маму. Папа плакал. Первый и последний раз я видела его таким. Отныне его лицо стало другим. Глаза потускнели, а кожа утратила свой привычный оттенок.

В тот день лил дождь. Небо затянули угрюмые тучи. Голова раскалывалась от боли. Мы стояли над дырой в земле, куда отправилась моя матушка. Я все еще не помню ее лица. Господи, как же хорошо, что я помню хотя бы ее приятный нежный голос, и ее теплые прикосновения, ее объятия. Ее больше нет. Я больше никогда не увижу ее.

Мы росли. Пропасть между мной и Сильвией становилась все шире, только изредка я ощущала ту связь, что есть, была и будет между нами, всегда. Та тонкая нить, которая хоть и тонкая, но стальная.

Мы смотрели друг на друга, и не понимали, почему люди одинаковые внешне могут быть столь разными внутри. Сейчас это уже не так важно, ведь мы выросли. Пришло время выходить замуж, заводить семьи.

Папа всегда был занят, но после смерти матушки, отпустил гувернантку, и мы были предназначены сами себе.

– Пап, мы с Вивиан идем в церковь в воскресенье. – С важным видом говорила сестра. Как же меня раздражал ее тон. Как всегда, с высоко поднятой головой зайдет в нашу комнату и прикажет мне надеть платье, угодное ей, соответствующее «девушкам нашего положения».

– Не пойду я в церковь! Зачем? Сильвия, оставь меня, в который раз прошу тебя!

– Нет, ты пойдешь. Так надо! – Она взглянула на меня будто с высока.

И с чего моя сестра решила, что может командовать мной? Надо мной только папа и Господь Бог!

– Вивиан! Какая же ты вредная! – Ругала меня сестра. То, что нравилось ей было совершенно мне неинтересно.

После смерти матушки мы стали чаще ссориться, будь то что-то важное, или сущий пустяк.

– Вивиан, прошло всего несколько недель, а ты снова носишь свои яркие шелковые платья. Как ты можешь? – Рычала она в недоумении.

– А как ты можешь все еще носить эти скучные и тяжелые черные платья? Их то платьями назвать нельзя!

– Это для мамы. – Прошептала она и ее глаза наполнились слезами.

– Поверь, матушке совершенно все равно, какие платья мы носим.

Сильвия не ожидала услышать от меня подобные слова. Мы переживали потерю по-разному. Я не хотела жить в трауре. Мы остаемся здесь, в этом мире, мы живы. В моем мире я хотела видеть лишь радость. В нем не было место печали. И грустила я редко. Иногда глядя на голубое безоблачное небо, я вспоминала матушку. Когда печаль занимала мое сердце и ум, я прибегала к помощи моих старых верных друзей – перу и бумаги. Писала все, что было на душе. Сильвия же выбрала другой путь. Ей нравилось быть хмурой, носить черное и мучить всех нравоучениями. Доставалось даже папе, который старался не обращать особого внимания на это.

Моя сестра командовала прислугой, подражая нашей матушке. Я видела, как некоторые служанки хихикали над ней, но как только Сильвия это замечала, они переставали. Однако слушались ее, ведь особого выбора у них не было. А у меня был.

Единственное, что напоминало о тех временах, когда смерть еще не помнила о нашей семье, было пение моей сестры. Если папа устраивал прием или бал, что случалось достаточно редко, он просил мою сестру спеть что-нибудь, и все гости восхищались ее талантом. Это воскрешало в его старческой памяти те времена, когда его любимая супруга Маргарет, наша матушка, была еще жива.

Хотя, на мой взгляд, пение самое бесполезное занятие на земле.

Если бы оно было полезным, то помогло бы моей бедной сестре найти мужа.

Я же сидела в своей комнате с пером и бумагой. В моей голове всегда было столько прекрасных историй! Мне хотелось поведать о них всему миру, рассказывать о странствиях, приключениях, несчастной, но великой любви и неизбежной смерти.

Все картины, что возникали в моем разуме, я переносила на бумагу. Слова так и лились на бумагу, и мое перо было мне помощником и другом. Я так хотела стать настоящей писательницей. Быть независимой ни от кого. И чтобы все восхищались не только моей красотой, но и моим талантом.

Мое искаженное отражение, моя сестра никогда не понимала меня.

– Вивиан, почему ты не можешь найти себе занятие, которые больше подходит девушке твоего положения? – Говорила она, на что я обычно лишь закатывала глаза.

– Оставь меня в покое, ради Бога. Свяжи что-нибудь, сплети, почитай одну из твоих любимых книг, или найди еще какое-нибудь скучное занятие, которое подходит девушке твоего положения.

Я видела зависть в ее глазах. Чувство, сжирающее человека изнутри, толкающие на чудовищные поступки. Она пошла на поводу у этого чувства.