Татьяна Устинова - Мой генерал
Ну вот, опять! Опять понесло от него скукой, гладкостью и гавайской пестроцветной рубахой!
Если кто и найдет убийцу несчастного Георгия Чуева из номера триста двадцать пять, то это будет она сама, Марина, и никто ей в этом не поможет, зря она так уж растаяла на его утреннем теннисном бенефисе, а потом еще в бассейне, когда он поцеловал ее, а потом еще в коридоре, когда он…
Впереди и справа лежала река, — «О, Волга, пышна, величава, прости, но прежде удостой…» — блестела между деревьями ясным июльским блеском. Марина ходила купаться под вечер, когда на санаторном пляже было мало людей, — в следующий раз поедет на заимку, там совсем никаких людей не будет, прав Федор Тучков! — но навещала реку по несколько раз в день.
— Пошли? Это быстро. Мы просто мимо пройдем. Или вы спешите?
— Я не спешу, — возразил Федор. — А почему, кстати, вы не купаетесь?
Пока она придумывала, что бы такое ему сказать поумнее, из-за поворота дорожки прямо на них выскочила Галка, не жена, а любовница Вадима, у которой это слово было написано на лбу, по крайней мере по мнению Федора Тучкова.
— Галя! Что с вами?! Вы… упали?! Ушиблись?!
Лицо у нее было залито слезами, рот странно перекошен, и Марина не сразу поняла, что это оттого, что помада размазана по подбородку.
— Господи, что случилось?!
Галя посмотрела на них обоих, губы еще больше повело в сторону, она как будто захлебнулась слезами, потому что зажала рот рукой, замотала головой и кинулась бежать — вверх по дорожке. Волосы извивались и ползали по ее спине.
— Галя!
Но она уже исчезла за поворотом дорожки.
Марина посмотрела на Федора, а Федор на Марину.
— Что с ней такое? Господи, ее нельзя отпускать в таком состоянии! Она не в себе! Что могло случиться?!
Марина порывалась бежать следом, но Федор ее придержал.
— Да все, что угодно. Ей могли позвонить из дома и сказать, что заболел ребенок, или с работы и сказать, что с первого числа ее сокращают. Все, что угодно.
— Не все, — возразила Марина. — Так можно рыдать, только когда… кончилась жизнь и дальше все темно.
— Ты когда-нибудь рыдала так, как будто кончилась жизнь?
— Нет. Никогда.
— Тогда откуда ты знаешь?
— Я знаю.
Они помолчали. Река нестерпимо сверкала между деревьями.
— Все это непонятно, — промолвил Федор Тучков, нашарил в переднем кармане защитных бриджей темные очки и нацепил их на нос. Очки делали его странным образом похожим на Павлика Лазарева. — Очень непонятно. Ремень не тот. Вероника видела, как покойник выходил из комнаты напротив. Что он там делал? Сама она неизвестно куда бегала утром, да еще соврала, что не бегала. Зачем? Непонятно. Зачем Элеонора патрулировала территорию с корзиной? О чем она тебе проговорилась?
— Когда… проговорилась?
— Тогда же. Утром. Она сказала, что Оленька что-то видела, или слышала, или ей показалось.
— Да, — согласилась Марина, — сказала.
— Что имелось в виду? Что ей могло показаться? Она знала покойного или все это выдумки ее мамаши? Почему Элеонора так перепугалась? С кем ссорилась Вероника на балконе? Кого боится Вадим? Кто эта «она»? Между прочим, если ты уверена, что Вероника ссорилась с мужчиной…
— С мужчиной.
— Значит, есть еще какая-то женщина. Вадим ее боится. Что это за женщина?
— И еще Юля с Сережей, помнишь, на дорожке? И Вероника вчера ночью. С кем она говорила?
Федор Тучков покрутил головой.
— Получается так, что каждый что-то скрывает, и нам нужно выяснить, что именно и имеет ли это отношение к… убийству.
Ах, какие прекрасные, «детективные» слова! Кажется, где-то неподалеку бродит загорелый полицейский капитан с пушкой, засунутой за ремень выцветших и потертых джинсов, и еще кажется, прошелестела юбка горничной — уж не сжимает ли она в кармашке своего кружевного фартука пузырек темного стекла с надписью «Яд»?!
По Марининому лицу как-то сама собой растеклась счастливая и сосредоточенная улыбка.
— Поговори с Вероникой. — попросил Федор. — Если сможешь, поговори еще с Элеонорой, а лучше с Оленькой. Самое лучшее — с обеими. Выясни, что имела в виду мамаша, когда сказала, что Оленька встретилась с покойным в магазине и после этого расстроилась. С Галей тоже можно попробовать поговорить. Выяснить, что это такое с ней… приключилось.
— Она не станет разговаривать.
— Почему?
Марина пожала плечами.
— Все ясно, — сказал Федор задумчиво. — Страсть ее скрутила своей мозолистой рукой. Вся в слезах и в губной помаде.
Тут Марина обозлилась:
— Вы что, никогда не были так влюблены, чтобы… как она… чтобы… до слез…
— А вы что? Были?
— Почему вы говорите это таким тоном? Или влюбиться, по-вашему, стыдно?!
— Боже сохрани, — перепугался Федор Тучков, — наоборот, почетно.
Марина посмотрела на него, а он на нее.
— Вы странный человек, Федор Федорович.
— Я не одобряю истерик, — жестко сказал он. — Ни на каком уровне. Ни по какому поводу. Если человек в истерике, значит, с ним не все в порядке. Значит, его нужно подлечить. Моя мать врач. Знаете, как называется состояние, в котором пребывает наша Галя?
— Как?
— Неконтролируемая истероидная реакция.
Марина моргнула. Он усмехнулся.
— Просто у вас сформированы устойчивые стереотипы. Раз она в такой истерике, значит, у нее такая сильная любовь. Или у него. Это… не правильные стереотипы. Любовь и истерика никак между собой не связаны. — Он немного подумал. — Вернее, не совсем так. Очень часто под влиянием данных стереотипов мы как раз и принимаем истерику за любовь, а на самом деле…
— Федор, — перебила его Марина, — ты что? Психиатр?
— Моя мать врач, — повторил он терпеливо, — очень хороший. Кстати, она преподавала на курсе, где училась Лена Малышева.
— Кто?!
— Лена Малышева. Она теперь ведет программу «Здоровье». Мама всегда про нее говорила — талантливая девочка.
— Малышева?!
— Ну да. Мы, между прочим, дружили. Я даже в нее влюблен был. Но она выбрала… не меня.
— Какие у тебя… знакомства! — сказала Марина небрежно.
Упоминание о том, что он был влюблен, да еще в телевизионную звезду, ее расстроило.
Елена Малышева! Подумать только! Бабушка только и делала, что рассказывала, что «рекомендовала», а чего «не рекомендовала» Малышева в очередной программе.
И еще Марину раздражало, что он так все разложил по полочкам — вот это любовь, вот это «истероидная реакция», страсть скрутила мозолистой рукой!
Еще три дня назад он стоял перед ней, слегка согнувшись в пояснице, и предлагал пластмассовую зажигалку, а она была как снежная королева — недоступная, отстраненная, холодная, в шляпе из итальянской соломки и платье а-ля «рюсс пейзан».
