Татьяна Устинова - Развод и девичья фамилия
“От Калининграда до просторов Аляски” – вот как было написано в Аллочкином материале, и ничего подобного она не писала.
Она же не сумасшедшая, на самом-то деле!
Вчера Константин Сергеевич вновь закатил ей скандал – ужасный, унизительный, слышный на всю редакцию! Он снова орал, встряхивал головой, багровел, а она ни слова не могла вставить в свое оправдание, он не желал ничего слушать, он сразу понял, какая идиотка Аллочка, и был рад, что его мнение так блистательно – и точно подтверждалось!
А сегодня его уже нет. Нет в живых. Его убили.
С утра в редакции началась паника, постепенно переросшая в тихий конец света. Никто не работал, телефоны подпрыгивали и разрывались от звона. Мужская половина мрачно курила на лестнице, женская утирала глаза и шептала друг другу в уши, что “бедный Костик вернулся к старой любовнице, а она его и…”. Милиция задавала вопросы и копалась в кабинете главного, всегда сдержанная и холодная Кира Ятт, вдруг ставшая растерянной, не выходила из своей комнаты, куда еще утром прохромал Батурин и тоже с тех пор не показывался.
Аллочка честно рассказала капитану Гальцеву, что накануне главный на всю редакцию орал, что он ее уволит, но, кажется, капитана это нисколько не заинтересовало. Он спросил еще что-то про статью, которую когда-то писала Кира и о которой Аллочка ничего не знала, а Магда Израилевна “по секрету” сообщила, что в портфеле у Костика обнаружилась “записочка”, а в “записочке” Кира угрожает с ним разделаться. – Вот когда Магда Израилевна сказала “записочка”, Аллочка с ужасом, от которого остановилось сердце, – на самом деле остановилось, как будто сжатое ледяной рукой, – поняла, что знает, кто его убил.
Телефон зазвонил, и Аллочка подпрыгнула на своем стуле. Телефон у нее на столе почти никогда не звонил – она никому не была нужна.
Аллочка схватила трубку и задержала дыхание, чтобы “алло” прозвучало солидно и красиво. Звонила мать.
– Зайка, ты как там, – весело спросила она, – я тебе звоню, звоню, а мобильный не отвечает!
– Мама, я на работе, – прошипела Аллочка, стреляя глазами по сторонам, не слышит ли кто, как с ней разговаривает мать. Как с маленькой.
– Ну и что? Или ты занята?
– Занята.
– Как у вас дела?
– Плохо, мам. Я потом тебе расскажу.
– Что случилось? – встревожилась мать. Она вечно тревожилась об отце и об Аллочке, как будто отцу было четырнадцать, а Аллочке – семь.
– Мам, я тебе все расскажу потом!..
– Ну, когда же потом? По вечерам ты мне не звонишь, и вообще это была совершенно идиотская идея – жить одной. Мы скучаем, и ты без присмотра.
– Мама!
– Зайка, поедем с нами в Париж. Мы летим в пятницу. У отца какие-то дела, а я уж с ним заодно. Поедем, а? Мы с тобой хоть погуляем. Там сакура цветет, и яблони на Елисейских Полях. Мне сегодня звонила Фру.
Так звали жену отцовского делового партнера.
– Мам, я не могу, у меня теперь работа.
– Ну, на выходные, конечно. Работу пропускать нельзя. – Мать и отец всегда воспитывали Аллочку “правильно”.
– И на выходные не могу. Мам, у нас тут такое творится!..
– Не пугай меня, зайка.
– Я тебя не пугаю.
– Тогда тем более я должна забрать тебя в Париж, – сказала мать решительно.
– Мам, в Париж я не поеду. – ответила Аллочка тоже очень решительно.
Возле ее уха, за которое она все время заправляла волосы – беда с этими волосами, хорошо хоть локонов давно нет! – вдруг произошло какое-то движение, и вкрадчивый голос прошептал игриво:
– Почему девочка не хочет с мамочкой в Париж?
Аллочка дрогнула и уронила трубку. Трубка заскакала по столу, свалилась и повисла на перекрученном шнуре.
Леша Балабанов подхватил ее и галантно вручил Аллочке.
– Спасибо, – косясь на него, пробормотала она.
– Не за что.
– Зайка, что случилось, где ты там?
– Мам, все в порядке, я тебе перезвоню.
– Подожди, – попросила мать, и Аллочка поняла, что она встревожилась всерьез, – папа спрашивает, не приедешь ли ты сегодня ужинать.
– Я не знаю!
– Дим, она не знает.
В отдалении послышался отцовский голос, потом что-то быстро сказала мать, Аллочка не разобрала, что именно, и еще кто-то что-то сказал, и мать вернулась к ней.
– Аллочка, – голос изменился, стал строгим. Такой голос бывал у матери, когда дочь получала “нелепую” тройку или капризничала “из-за пустяков”, – правда, что Костю убили? Папе только что позвонили.
– Да.
Леша Балабанов присел на корточки перед ее столом, подпер подбородок рукой и теперь в упор на нее смотрел.
Аллочка не знала, куда деваться, отводила глаза и вертелась в кресле.
– Как это случилось?
– Мам, я пока ничего не знаю! Я вам перезвоню. Папу поцелуй.
– Поцелуй папочку, мамочка, – встрял Леша и сладко улыбнулся.
– Дим, она тебя целует. У него другая трубка, он не может с тобой поговорить. Он спрашивает, не нужна ли его помощь. Или… чья-нибудь еще.
Аллочка улыбнулась, несмотря на то, что Леша не отрывал глаз от ее физиономии. Масштабы отцовской помощи были ей хорошо известны.
Звонок Генеральному прокурору, звонок министру внутренних дел, звонок шефу Совета безопасности – кто там еще есть из великих и могучих?
– Пока ничего не надо, мам. Точно. Я вечером постараюсь приехать.
– Если хочешь шашлыка, можем пойти в “Ноев ковчег”. Хочешь?
Мать знала, чем Аллочку заманить. Ей было три года, когда родители на своей первой машине поехали путешествовать, и “ребенка с собой потащили, шальные”, как говорила бабушка. Войны тогда не было, были графитовые горы, нерусское небо, жара, виноградники, море за перевалом. Под Сухуми за каждым поворотом дороги веселые пузатые грузины жарили мясо, родители заказывали себе по шашлыку. “А дэвочке, навэрно, кашу?” – спрашивали грузины у родителей. “Нэт, – развлекаясь, отвечал отец, – дэвочке два шашлыка”. Трехлетняя Аллочка в бантах и гнусных локонах – ясное дело! – поедала мясо с кинзой, как заправский горец, а грузины стояли вокруг и умилялись.
– Мам, короче, я тебе перезвоню, – измучившись под Лешиным прицелом, выпалила Аллочка.
– Но шашлыка хочешь?
– Хочу! – крикнула она и бросила трубку.
– Ну что? – спросил Леша и взял ее за щеку. Она отшатнулась и старательно заправило за ухо волосы. – Мамочка с папочкой волнуются?
– Леш, тебе чего?
– Мне ничего, лапочка. Я пришел на тебя посмотреть.
Этого самого Лешу Аллочка Зубова возненавидела с первого взгляда. Он был ненамного старше ее, но работал уже давно, начал еще на третьем курсе института. Он гораздо лучше, чем она, разбирался во всяких “подковерных” делах, легко и красиво писал – конечно, не так хорошо, как Кира или Батурин, но все же намного лучше Аллочки, – ничего не боялся, брался за самые трудные задания и неизменно их выполнял, курил с Костиком невиданные тонкие сигариллы и интимно шептал в телефон, когда ему звонили барышни.
