Светлана Демидова - Клубника со сливками
– Что это? – севшим голосом спросил Юрий. – Кто тебя так?!
– Шла, упала, очнулась, синяк, – расхохотался Никита.
– Это… ты?!! – Юрий подлетел к нему и схватил за отвороты довольно щегольского пиджака.
Никита одним движением сильной руки откинул его от себя. Анечка тяжко ахнула.
– Не нашелся еще тот, кто смог бы безнаказанно поднять на меня руку, – процедил Никита. – Щажу только потому, что ты мой сын, и потому, что ты даже не представляешь, что за бабы тебя окружают!
Юрий, мрачно прикидывающий, каким образом сподручнее прикончить этого «папашу», ничего не сказал ему в ответ. Никита одернул пиджак и продолжил:
– Одна… – и он указал на Евстолию, – …разбазаривает папашкину коллекцию, причем, заметь, толкает самые лучшие ее единицы, а вторая… вообще… – Он зыркнул в сторону Ларисы и непечатно выругался.
Юрий схватил в руку тяжелый столбик старинного бронзового подсвечника. Похоже, терять ему нечего… Черт с ними со всеми, пусть вешают некролог и обсуждают. Он ведь уже не услышит, а Никиту надо заткнуть любым способом…
Анечка со звериным криком повисла на его руке:
– Не надо, сыночек… прошу тебя, не надо…
Евстолия смотрела на это безучастно и без малейшего интереса. Жаль, что она до этого дожила. Все остальное в ее жизни, если разобраться, было не так уж и плохо. Мужа она, конечно, ждала слишком долго, зато получила именно такого, о каком мечтала. Она любила Николая. И он ее любил. Может, не так страстно, как пишут в романах, потому что уже был в том возрасте, когда не до сантиментов, стишков и прочей дребедени. Но все у них было, как положено: и поцелуи, и постель… И Юру она любила. Так любила… Да что там… Она и сейчас его любит. Если бы она была в силах, сама опустила бы на голову Никиты подсвечник. Жаль, что ей не встать… В голове что-то мутится, кружится и гудит…
– Идиот!!! – изрыгнул в сторону Юрия Никита, отобрал подсвечник и выбросил его за дверь в коридор. Подсвечник глухо ухнул о пол. Все вздрогнули. – Так вот! – опять сказал он. – Тот мужик, о котором я говорил, покупатель коллекции, он же юрист, уже подготовил бумаги о том, что папенькино завещание составлено юридически неграмотно, и дело о наследовании имущества Егорова Николая Витальевича будет пересматриваться в суде. Можете не сомневаться, что решат его в мою пользу, то есть в пользу единственного сына вышеупомянутого Николая Витальевича, поскольку кое-кому очень хочется заполучить вот этот «Часослов»… – он потряс пакетом с книгой, – …а потом и всю коллекцию. И он ее получит, клянусь мамой, которую, признаться, совершенно не помню!!! А я, наконец, получу за нее деньги!!!
– Ты, Никита, не единственный сын Николая Витальевича… – неожиданно прозвучал в напряженной тишине слабый Анечкин голос.
* * *Юной Анечке Параниной, конечно, не мог не понравиться Никита Егоров.
Когда она жила у отца с матерью в деревне Мышкино, за ней увивался соседский сын, Пашка Коробейников. Они даже несколько раз целовались с ним после танцев в клубе. Анечке целоваться не нравилось: как-то скользко, мокро и невкусно. Да и вообще, все, что касалось взрослых отношений, ей не нравилось, хотя она была полностью в курсе. Дома она спала на топчане, отделенном от родительской кровати всего лишь цветастой занавеской да двумя стульями. Ни мать, ни отца близость их ложа к дочернему топчану нисколько не смущала. Люди простые и незатейливые, они считали супружеские отношения делом житейским, здоровым и нормальным. Они, эти самые отношения, у всех бывают, а потому и стесняться их нечего.
Когда пора пришла, Анечку заинтересовала суета за яркой сатиновой занавеской, и она из-за нее выглянула, и даже спросила:
– А че это вы делаете?
Голый батя повернулся к ней, сказал:
– Любимся… А ты, доча, иди-ка к себе за шторку.
Анечка за шторку ушла, погодила немного, потом опять осторожненько выглянула и досмотрела процесс до конца. На следующий день в школе она обсудила то, что видела, со своей подружкой Натахой. Натаха сказала, что она уже сто раз такое видала и даже пробовала проделать то же самое с трактористом Серенькой Масленниковым у них в бане.
– И как? – спросила Анечка.
– А… Ерунда… Сначала больно, потом вообще никак. Вытекает из них что-то… Прямо не отмоешься…
– Из кого? – удивилась Анечка.
– Да из мужиков.
– Из всех?
– Говорят, из всех.
– А зачем?
– Говорят, семя.
– Семя? Жидкое?
– Ага.
– А зачем?
– Чтобы, значит, дети выводились.
– И что, Наташка, неужто у тебя теперь выведется ребенок? – ужаснулась Анечка.
– А кто ж его знает. Может, выведется, может, нет.
– А как узнать?
– Узнаю как-нибудь.
– А ты, Наташк, как хочешь, чтобы вывелся или чтобы нет?
– Да на что он мне! Я еще вольной пожить хочу.
Вольной пожить Натахе не удалось. К концу восьмого класса ее живот, что называется, уже на нос попер. Родители, ее и Серенькины, без их участия расписали молодых в сельсовете, и Натаха на законном основании переехала к Масленниковым, а школу и вовсе бросила.
– Ну и как ты? – спросила ее Анечка, забежав после занятий. – Не жалеешь, что так все получилось.
– Было бы чего жалеть-то! Иксов с игреками, что ли? Серенькины папаша с мамашей во мне души не чают, делать ничего не велят, говорят, чтобы младенца не повредила.
– А Серенька?
– А Серенька… – Натаха счастливо зажмурилась, – …каждую ночь так любит, так любит!!
– Как в бане?
– Не, Анька… Тогда что? Неумелость одна была… А теперь все с понятием… В общем, я тебе очень это дело советую. Вон как за тобой Пашка бегает! Приветила бы его, и тебе удовольствие!
– Так ведь школу надо кончать, – засомневалась Анечка, без восторга оглядывая расплывшуюся Натахину фигуру.
– Ну и на что тебе она? Борща, что ли, мужику без школы не сваришь или рубаху не стиранешь?
Анечка задумалась. С одной стороны, Натаха права. В этой школе она ничего еще не выучила, что бы ей в жизни пригодилось. С другой стороны, такой огромный живот, как у подружки, ей совершенно не хочется за собой таскать.
– Наташк, а можно так, чтобы и с Пашкой, и чтобы дети не выводились… – спросила она, – …ну хотя бы временно… мало ли зачем эта школа еще пригодится?
– Говорят, можно. Хотя мне теперь уже без разницы, но наша фельдшерица, к которой меня мамаша водила, все в подробностях рассказала. Слушай…
После обстоятельного рассказа подруги Анечка все как следует рассчитала и дала полную волю Пашке Коробейникову. Хуже того, что у них с ним получилось, в жизни Анечки еще не было: и стыдно, и больно, и вся юбка в крови, и в том самом жидком семени, о котором Натаха рассказывала. Анечка еле отстиралась. Хорошо, мать не заметила. После этого Пашка еще сто раз приставал с повторением пройденного, но она его живенько окорачивала. Во-первых, экзамены за восьмой класс нужно было сдать, а во-вторых, кому оно надо, такое повторение. А потом случилось так, что отослали Анечку в город. И не в какой-нибудь, вроде их Ржева, а в самый что ни на есть Ленинград, с трамваями, Медным всадником, белыми ночами и тем, что называется странным словом – тротуары.
