Алюшина Татьяна - Девушка из нежной стали
– Не знаю, – подумав, ответила Вика.
– А я знаю! – разозлился Денис. – Я Богу свечку поставлю и помолюсь, хоть и не умею, только чтобы мои пацаны никогда не попали ни в доноры, ни в нуждающихся в донорстве! А еще за то, чтобы я никогда не стоял перед выбором: спасать ли своего ребенка за счет другого, потому что ответ я знаю! Когда я понял, что ты права во всех своих подозрениях, то обрадовался. Честно! Я обрадовался, что не моего мальчишку какие-то сволочи решили сделать донором! Потому что сегодня, если бы я оказался на твоем месте, то запросто мог пристрелить этого Венечку, и черт бы с ним! Запросто! Не задумываясь! Я старый, битый и слишком много знающий циник и давно не страдаю такой ерундой, как рассуждения на тему морали, нравственности и законности. Для этого я слишком хорошо понимаю, какое место в нашей стране занимают эти понятия. Но всегда есть некая грань, которую нельзя переступать! Потому что нельзя и все! У нас сейчас выродков без тормозов перебор! Знаешь, есть такое понятие: «линия денежного предела». Это когда после определенной суммы с нулями, которой владеет человек, у него в голове отключаются сдерживающие рецепторы, и деньги любой ценой становятся для него единственным управляющим мотивом. Оказывается, что у разных людей этот предел свой, кто и за пару тысяч мать родную убьет. Но для ублюдков, которые ворочают действительно большими бабками, мир делится на людей, которые обладают большими деньгами и властью, и на всех остальных – «материал», как сказал Венечка. А это страшно! Потому что они всегда при власти! Всегда! И таких надо тупо уничтожать, по крайней мере изолировать!
Злясь, он прибавил скорости и резко повернул на пустом перекрестке.
– Ты коней-то придержи, – урезонил друга Егор, – а то спасать придется нас.
– Да ладно тебе, док! – успокоился сразу Денис.
Он был маленьким мальчиком, когда решил для себя, что обязательно станет начальником.
Они жили вдвоем с матерью в жуткой, отупляющей нищете. Отец был героем Великой Отечественной войны, но умер через несколько лет после войны, от старых ран, еще до рождения сына. Им, как семье героического ветерана, что-то там полагалось, но никто не собирался это что-то давать. Мать ходила по инстанциям, выпрашивала, вымаливала, это он помнил смутно, из разговоров взрослых на коммунальной кухне, которые ребенок слышал урывками, забегая между играми попить воды или ухватить какой-нибудь кусок.
Однажды мать одела его в лучшую парадную одежду и взяла с собой на прием к высокому начальству. Они долго сидели в приемной, дожидаясь, когда их вызовут. Он устал, хотел пи́сать и есть. Оттого, что нельзя было разговаривать и двигаться, а требовалось только прямо сидеть на стуле, у него разболелись голова и спина.
Потом огромная дверь открылась, и мать торопливо взяла его за руку и повела в эту страшную дверь.
Они очутились в очень большой, просто огромной комнате. Мальчику показалось, что большущий стол и высоченные стулья сейчас раздавят его, такого маленького.
Мать потянула сына за собой в глубь страшной комнаты по красной ковровой дорожке, и он увидел бога. Тогда ребенок не знал, что такое бог, но мужчина, сидевший за большим столом, был самый главный, самый важный человек из всех, кого он видел в своей недолгой еще жизни.
Мать что-то объясняла этому великому человеку, плакала, совала какие-то документы, а мальчик смотрел снизу на этого небожителя во все глаза.
Мужчина важно и безразлично размешивал сахар в чае, налитом в стакан в подстаканнике, и ложка громко звякала о стеклянные бока. Придерживая ложку большим пальцем, начальник громко, так что звук разлетелся по всему кабинету, отхлебнул из стакана.
Маленький мальчик не слышал и не понимал, о чем говорит его мать, он завороженно смотрел на этот стакан, на то, как самый важный дядечка отхлебывает чай, в котором плавает что-то ярко-желтое.
Вот тогда маленький мальчик пообещал себе, что обязательно станет таким вот важным начальником и станет пить чай из стакана в подстаканнике, в то время как возле его стола будут стоять и что-то просить люди.
Ни чай, ни кофе он не любил, но пил. Кофе, когда приходилось общаться со значимыми людьми, которые пили этот напиток на встречах, а чай пил всегда, теперь уже в своем кабинете.
Он требовал от секретарши всегда наготове держать самые дорогие сорта чая и лимон. Когда приходили подчиненные, он отдавал приказ:
– Надя, чай!
Она знала, что чай только один, для него. Подчиненные рассаживались и молча ждали, пока ему не принесут чай с лимоном, в стакане с серебряным подстаканником. Громко размешивая сахар, он резко приказывал докладывать и, придерживая большим пальцем ложку в стакане, шумно отхлебывал.
Жена миллион раз ругала его за эту привычку, нудно объясняя, что ложку в стакане оставляет только быдло, а уж громко отхлебывать могут исключительно последние люди.
Плевал он на жену и ее политес!
Он был начальник! Он был бог и вершил судьбы!
И в этот раз, когда пропищал интерком и секретарша сообщила, что пришел начальник службы безопасности, он распорядился:
– Пусть войдет! Чай!
По роже Левы он понял, что новости не из разряда приятных. Он не указал подчиненному на стул, разрешая сесть.
Вошла секретарша, неся на подносе знаменитый на всю клинику чай.
– Докладывай! – разрешил он, размешивая сахар.
Он слушал доклад, не меняя выражения лица, не выказывая никаких эмоций, громко, на весь кабинет, отхлебывая чай.
– Лева, – ровным голосом спросил он, – у тебя пистолет есть?
– Есть, Эдуард Витальевич, – удивился начальник службы.
– Это хорошо. Потому, что если ты не найдешь эту бабу с ребенком, то тебе придется застрелиться.
Он сказал это спокойным голосом, без эмоций и чувственных окрасок, что было еще страшнее, чем любой крик.
– А теперь объясни мне: каким образом твоя сраная служба безопасности могла прохлопать тот факт, что этого ребенка нельзя брать?! – А вот сейчас начался крик: – Сначала выясняется, что у мамаши очень непростой отчим, а теперь ты говоришь мне, что отец ребенка Князев! Ты говоришь мне, что это известный хирург, кандидат наук, имеющий множество публикаций, заведующий отделением в одной из самых крупных частных клиник в России!
– Эдуард Витальевич… – попытался сказать что-то Лева.
– Молчать! На кой я тебе столько бабок плачу?! Пойдешь вместе со своими говнюками на помойку, я вас всех на материал пущу! Кретины! Как можно было не выяснить этого за неделю, пока пацана не привезли в больницу?! Разжирели, работать разучились! Почему я должен теперь за вами говно разгребать?! А если этот Князев примется копать?!
