Татьяна Устинова - От первого до последнего слова
Однажды Джесс зашла в дом – просто чтобы убедиться, что с главным человеком ее жизни что-то не так. В дом заходить не разрешалось, а валяться на ковре перед камином вообще было запрещено. Она и не слишком стремилась, все же она нормальная уличная собака, свободная и независимая, а не какой-то там комнатный мопсик! Джесс зашла в дом – хозяин что-то делал возле странно гудящего и противно пахнущего аппарата, который, кажется, назывался «кофеварка», и даже не посмотрел на нее. Она постояла, выжидая, когда он начнет ее гнать. Раньше всегда так было. Если не он сам, то соперница ее выгоняла, кричала: «Иди на место! Куда ты пришла?!», и это было очень весело. Еще они ее хвалили, говорили: «Плохая собака! Ужасная собака!» А когда она не шла, упиралась лапами, тащили ее на улицу за ошейник, и она ехала по скользкому, чистому полу, и это тоже было очень весело.
А сейчас он даже не посмотрел, вот как!.. Джесс постояла-постояла, потом протрусила тяжелой рысью на ковер перед камином, брякнулась и стала валяться. Валялась она не просто так, а со смыслом, все косилась на него, с замиранием сердца ожидая, что будет, когда он увидит.
Он увидел и сказал вяло:
– Джесс, иди на улицу!
И отвернулся.
И тогда она встала, понурилась и пошла на улицу вне себя от горя. Ничего не помогло, даже ее валянье перед камином. Не иначе придется искать соперницу – куда она делась? – и вести ее обратно в дом.
Джесс просидела с ним полночи, а потом стала задремывать, Долгов слышал ее мерное дыхание. Время от времени она просыпалась и начинала зевать и сильно лязгать зубами. Долгов ей завидовал.
Устав страдать, он строго сказал себе, что утро вечера мудренее, ушел на второй этаж, в спальню, забрался в постель, лег животом на Алисину подушку, которая уже почти не пахла Алисой, и стал помирать.
Дышать было нечем, в голове сильно стучало и очень хотелось пососать валидол – может, помогло бы?!
Утром, когда Джесс выбежала из своего загона попугать птиц, Долгов встал, разбитый и почти больной, и пошел варить себе кофе, и опять долго сидел на веранде, придумывая, что именно он станет делать, если ему сегодня не надо ехать в больницу.
Или надо?..
Часов в семь он позвонил Абельману.
– Дмитрий Евгеньевич, – начал Абельман, не здороваясь, – хочешь, я тебе анекдот расскажу?
– Не хочу, Эдик.
– Приезжает еврей девяноста лет из Бостона в Иерусалим. Ну, у трапа его встречает вся семья, вперед выходит сын и спрашивает: «Папа! Чего вас принесло?! Чего вам в Бостоне не сиделось?!» Папа отвечает: «Сынок! Я прилетел, чтобы умереть на святой земле!», а сын ему: «Ну?!»
– Смешно, – оценил Долгов. – Эдик, помнишь, ты говорил, что к тебе на прием приходила Краснова? Ну, из телевизора которая!
– Помню. А что такое?
– У тебя есть ее координаты?
– Да боже ж мой, – жалобно выговорил Абельман, – да за кого меня принимают в этом доме?! Ты что, тоже мечтаешь с ней познакомиться?!
– А кто еще мечтает с ней познакомиться?
– Она! – провозгласил Абельман. – Она сама мечтает с тобой познакомиться! Мы только на днях договаривались, что я ее сведу с тобой!
Долгов, который плохо соображал этим утром, ничего не понял:
– Зачем она мечтает со мной познакомиться?
– Да откуда ж я знаю?! Мечтаю, говорит, с профессором Долговым познакомиться, а иначе, говорит, уволят меня с работы в два счета!.. Только ты запомни, Дмитрий Евгеньевич, если ты с ней намерен амуры крутить, я тебе морду набью. Ты мальчик из хорошей семьи, а я хулиган подзаборный, так что мне терять нечего!
– Подожди, – перебил Долгов. – Мне нужна ведущая, которая сделала программу про Грицука! Помнишь Грицука? Ну, ты мне его пристроил, говорил, что за него какие-то большие люди хлопочут, а он у нас помер!
– Да как же мне не помнить, когда такой шум был!
– Вот именно эта ведущая и подняла шум. Ты про нее сейчас говорил?
– Про нее, про кого же еще?! У нас, Долгов, в державе одна Татьяна Краснова, и я, Долгов, приложу все усилия для того, чтобы она стала моей личной собственностью. Так что если ты вздумал ее у меня отбить…
– Пошел ты, – сказал Долгов вяло. – Линейность твоих мозгов меня иногда просто из себя выводит!
– Линейность! Подумаешь, какой нелинейный выискался! Я ее хочу, и я ее получу.
– Да ради бога.
– Тогда говори, зачем она тебе нужна.
– Я хотел выяснить, как к ним попали сведения о том, что этот самый Грицук умер не своей смертью. Может, они что-то знают.
– Да что они могут знать, они же журналисты, Дим! Что видят, то и поют!
– Выходит, кто-то из них видел, что Грицука отравили?
– А его отравили?!
– Шут его знает, – признался Долгов. – Только у меня из-за него сплошные неприятности. Вчера кто-то прямо в больнице Екатерине Львовне дал по голове. Это медсестра из второй хирургии!
– Как… по голове? – моментально став серьезным, переспросил Абельман.
– Да так. Как в кино. Мне главврач велел кино смотреть. Там, говорит, всем постоянно дают по голове!
– Жива?
– В реанимации. Височная кость проломлена, гематомы, и… В общем, неясно.
– А Грицук тут при чем?
– Я не знаю, – сказал Долгов. – Только все началось с него, понимаешь? Он поступил к нам в больницу, сразу стал бузить, его все уговаривали, чтобы не бузил, а он твердил, что его обязательно убьют. Он какую-то книгу, что ли, написал, и из-за этой книги переполошились высшие эшелоны власти, да ну, в общем, чепуха!
– Но тем не менее он помер, если я все правильно понял.
– Помер. И при нем еще какие-то странные таблетки были. Написано, что нитроглицерин, но этого быть не может, потому что таблетки по полграмма, никак не меньше!
– Полграмма нитроглицерина?! – удивился Абельман. – Это сильно! Капля никотина убивает лошадь, а хомяка разрывает на куски! Полграмма нитроглицерина забабахать, и можно на метле летать!
– Таблетки забрал адвокат по фамилии Глебов, и что с ними, куда они делись, я так и не понял.
– А заключение какое? От чего Грицук помер? От нитроглицерина, что ли?!
– Остановка сердца, – нехотя сказал Долгов. – Но оно у него было здоровое!
– Ну, знаешь, здоровое!..
– Эдик, ты же врач. Ты все понимаешь.
– Понимаю, – согласился Абельман. – Я еще отлично понимаю, что ты своими муками совести кого хочешь в гроб загонишь! Алиска вернулась?
– Нет.
– Вот и Алиска не вернулась, – туманно заключил Абельман. – Я же тебя столько лет знаю, Долгов. Ты сейчас начнешь метаться, доказывать всем, что ты не плохой, а хороший, а оно не надо никому. Все и так знают, что ты хороший!
Долгову не хотелось говорить ему о том, что Терентьев практически выгнал его из больницы и что главврач считает, что смерть писателя и медсестра с проломленной головой имеют непосредственное отношение к нему, Долгову, а это значит, что он и должен со всем этим разбираться.
