Джулия Фэнтон - «Голубые Орхидеи»
Он использовал все свое влияние, чтобы Михаила приняли в школу КГБ. Раны, полученные им в Афганистане, означали, что он никогда не сможет стать космонавтом, — мечта, которую он лелеял много лет, разрушилась.
В полевом госпитале в Афганистане Михаил несколько дней находился между жизнью и смертью, так как и в без того тяжелые раны попала инфекция, и у него были сломаны четыре ребра и правая нога.
Он понял тогда, что никогда не сможет стать космонавтом, и не хотел жить. Зачем? Жизнь была такой же грязной, как снег, который лежал сейчас на улицах Москвы, и он не хотел участвовать в ней. Ракета, сбившая его МИГ, уничтожила нечто большее, чем его тело, — она убила его душу.
Когда у него произошла остановка сердца, разгневанная женщина врач возвратила его к жизни. Она с возмущением кричала на него:
— Живи, живи! Ты должен жить! Ты — советский герой!
Тело не послушалось его разума и исцелилось. Он находился сейчас в самом невообразимом для себя месте — в штаб-квартире КГБ. Но он почти ничего не чувствовал в эти дни, словно принял сильное анестезирующее средство и потерял способность что-либо ощущать. Так было спокойнее.
У входа в здание Михаил с каменным лицом протянул свой разовый пропуск дежурному, который несколько минут его рассматривал, затем проставил время. Михаил знал, что дежурные расставлены по всему зданию через каждые двадцать метров. Каждый проверяющий будет проставлять часы и минуты, отметят и время ухода. Никакого необъяснимого интервала не допускалось в установленной системе обеспечения безопасности, работающей как часы.
— Ага, — приговаривал отец каждый раз, когда они проходили очередной контрольно-пропускной пункт, — ага…
Их шаги глухо отдавались эхом в высоких и темных коридорах. Тяжелые деревянные панели обшивки, установленные до 1939 года, потемнели от времени.
Они помедлили перед дверью, на которой висела табличка с именем Аркадия Лессиовского, главы ГРУ — Главного разведывательного управления, отдела, занимавшегося шпионажем и убийствами.
— Помни, — прошептал Петров, — эта встреча всего лишь формальность. Все уже улажено, и тебя направят в Отдел В. Я употребил все свое влияние, чтобы устроить тебя туда, и ты не должен подвести меня. Ты олицетворяешь собой сливки советской молодежи, за вами будущее.
Он постучал, и дверь тотчас же распахнулась. Помощник провел их в приемную, обставленную тяжелой дубовой мебелью, изготовленной в Сибири. Окна выходили на Лефортовскую следственную тюрьму — здание, еще более ужасное, чем то, в котором они находились.
Их провели в кабинет, большой и слишком жарко натопленный, где за огромным столом под портретами Ленина, Андропова и Хрущева сидел мужчина лет пятидесяти пяти с бесстрастным лицом, тяжелым взглядом и шишковатым, когда-то переломанным носом. Губы у него были тонкие и жесткие.
— Итак, вы — майор Михаил Григорьевич Сандовский.
Михаил кивнул, стараясь сохранить такое же каменное выражение, как на лице Лессиовского. На нем была только что отутюженная, великолепная армейская форма, соответствующая первоклассной выправке героя. Нога полностью срослась, и он совершенно не хромал.
— Вижу — у тебя много наград, — сказал Лессиовский, переворачивая страницу толстого рапорта, лежавшего у него на столе. Михаил разглядел несколько своих официальных фотографий, отпечатки пальцев, различные пометки и ряды, плотно напечатанного с небольшими интервалами, машинописного текста. — «Красная Звезда» среди прочих. Славные военные награды.
— Да.
— Но это ничего не значит — это легко! — Лессиовский внезапно вскочил и ударил кулаком по столу. Звук отдался эхом в огромной комнате с высоким потолком. — Любой мужчина может заслужить награду в бою в порыве энтузиазма, но это не имеет значения! Мы попросим от тебя большего. Мы потребуем предельно полной, абсолютной преданности. Ты станешь механизмом… нашим механизмом. Ты будешь делать то, что мы прикажем… и когда потребуем. Ты готов к этому?
Михаил заколебался. Что-то омерзительное поднялось от желудка к горлу.
— Ну? — нетерпеливо бросил Лессиовский.
Петров с тревогой смотрел на Михаила, ожидая, когда он ответит.
— Я готов, — Михаил услышал, что его слова донеслись как будто из далекого холодного подземелья.
Он вышел из Управления КГБ, испытывая к себе отвращение, и отказался от предложения отца подвезти его на своем черном «Зиле».
— Мне нужно прогуляться, — сказал он Петрову.
Как слепой, брел он по проспекту Маркса по направлению к площади Свердлова, его обгоняли прохожие, в основном работники Кремля, но Михаил не видел их. Снегопад усилился, опушил его ресницы и оставлял металлический привкус на губах.
С содроганием Михаил вспомнил другой снегопад во время обвала. В тот день его жизнь изменилась навсегда. Возможно, ему следовало умереть тогда. Как хорошо было бы сейчас ни о чем не думать и быть свободным от выполнения этих невозможных требований.
— Михаил! — кто-то окликнул его. Вздрогнув, он обернулся и увидел Георгия Казакова, своего старого товарища по училищу имени Фрунзе.
— Михаил, старый пес! Где ты был? Подожди… подожди меня!
Водка. Национальная русская выпивка, обезболивающее средство миллионов, и Михаил превысил свою дневную норму, когда они с Георгием колесили по барам, обмениваясь военными историями. К вечеру, подкрепившись украинским борщом и сациви — блюдом из цыпленка, приправленного грецкими орехами, они с Георгием взяли такси и очутились перед Большим театром.
Массивные белые колонны театра, увенчанные четырьмя вставшими на дыбы конями, запряженными в колесницу Аполлона, видны с любой точки площади Свердлова.
— Давай зайдем и подыщем себе хорошеньких, молоденьких балеринок, — предложил капитан Георгий Казаков, уже сильно пьяный. — Вот чего я хочу — крепкозадых танцовщиц.
Он весело ткнул Михаила в бок.
— Сейчас? — засмеялся Михаил. Он был почти также пьян.
— Да, да, а почему бы не сейчас? Мы посмотрим, как они танцуют и показывают свои ножки. Женщину! Дайте мне женщину! А потом, — добавил Георгий, искоса глядя на товарища, — мы пройдем за кулисы и познакомимся с самыми хорошенькими. Как тебе нравится моя идея, майор Сандовский, мой добрый друг?
Сегодня вечером давали «Пахиту» и «Корсара».
Прекрасные юные тела мелькали в воздухе, выполняя изысканные поддержки, вращения и жете. Красно-золотой интерьер Большого театра с его многоярусными ложами, покрытыми позолотой колоннами, золоченым растительным орнаментом, огромной люстрой над головой способен поразить даже трезвого зрителя, а если смотреть пьяными затуманенными глазами, все видится в теплом розовом свете. Здесь когда-то танцевала Надя, мать Михаила.
