Екатерина Гринева - Герой-любовник, или Один запретный вечер
– Вот. Сейчас я дам вам белье.
Он открыл шкаф и сунул мне стопку белья.
– Спокойной ночи, – пробормотал он и быстро вышел из комнаты.
Проснулась я от того, что свет заливал комнату. Первое время я не понимала, где нахожусь, потом все вспомнила и, сев на диване, нахмурилась. Я абсолютно не знала, что делать дальше. Голова была ясно-пустой, и никаких мыслей на ум не приходило. Возвращаться обратно в свой город? А что будет с Эвой? Сколько она может прятаться? И оставят ли ее в покое эти люди? И что им в конце концов от нее нужно? И что они искали в квартире у Милены Сергеевны? Я усмехнулась. Я все время думаю об Эве и ни разу не задала себе вопрос: а оставят ли в покое эти люди меня? Или мои дела так плохи, что хуже не бывает? Вчера Кирилл Андреевич что-то говорил о том, что свидетелей не оставляют. А может быть, я и есть ненужный свидетель всей этой истории?
Я встала, оделась и пошла на кухню. Там уже сидела Ася с белым медведем.
– Привет! – произнесла я, вырастая в дверях. Она посмотрела на меня и ничего не сказала.
Я подошла к плите. Спиной я чувствовала напряженный Асин взгляд.
– Ты уже завтракала?
И снова молчание.
– Я сейчас буду чай пить. Составишь компанию?
Ни звука. И тогда я разозлилась.
– Тебе не говорили, что со взрослыми нужно быть вежливой?
– Я. У. Себя. Дома, – отчеканила она. – А. Ты. Посторонняя.
– Это верно. Но у меня проблемы. Я попала в беду. Понимаешь?
Ася соскользнула со стула и ушла из кухни.
Я провела рукой по лбу. Черт! Просил же меня Кирилл Андреевич не приставать к Асе. А я пристала. И на кой ляд она мне сдалась? Ну, молчит девочка и молчит. Может, родители развелись, вот и травма у ребенка. Что тут поделаешь?
Выпив чай, подумала, что больше странной Асе я не скажу ни слова.
Я ушла к себе в комнату и включила телевизор. В два часа хлопнула входная дверь. Я выглянула. Незнакомая женщина в белых брюках, просторной белой блузке и белой панаме с двумя сумками в руках вошла в комнату. Этакий снеговик, которому только не хватало носа-морковки. Увидев меня, она попятилась, и сумки выпали у нее из рук.
– Здравствуйте, – громко сказала я, выходя из комнаты.
– В-вы к-кто? – заикаясь спросила женщина. Ей было лет пятьдесят. У нее было широкое круглое лицо и маленькие глазки.
– Александра. Вам Кирилл Андреевич обо мне разве не говорил?
– Нет. Наверное, не успел. А кто вы? – настойчиво спрашивала женщина.
– Дальняя родственница.
– Да? – она с сомнением окинула меня взглядом.
– Если хотите, можете позвонить ему.
– Я так и сделаю.
После краткого разговора по сотовому с Дмитриевым женщина повернулась ко мне и поджала губы.
– Я Асина няня. Вероника Николаевна. Странно, что мне ничего о вас не рассказали.
– Так получилось.
– Вы приехали… вчера?
– Да. Внезапная поездка.
– А вы откуда?
– Из Владивостока, – разозлилась я. – С окраины России.
Судя по взгляду, каким меня окинула Вероника Николаевна, следующий вопрос был бы: «И чего тебе не сиделось в твоем Владивостоке?».
Я не выдержала.
– Вы приехали кормить Асю? Приятного аппетита. – И я хлопнула дверью.
Я опустилась на диван и уткнулась лицом в ладони. И чего я все время срываюсь? Нервы? Усталость? Чувство страха? Или на меня навалилось все вместе?
Когда дверь закрылась с характерным шумом, я выглянула из комнаты и направилась в кухню – попить чай. Хотя ужасно хотелось есть. Но мне никто ничего не предлагал. На столе высилась горка аппетитных румяных, с поджаристой корочкой котлет. На плите стояла моя любимая жареная картошка. Я проглотила слюну. Может, плюнуть и съесть? Но эта невыносимая Вероника Николаевна наверняка приготовила еду для Кирилла Андреевича. Я все слопаю и тем самым выставлю себя в дурацком свете. Нет уж, потерплю.
Ася больше не появлялась, и я сидела, вперившись в телик, и еще два раза бегала «попить чаю». Еще немного и чай польется у меня из ушей, мрачно подумала я.
Когда вечером пришел Кирилл Андреевич и позвал меня в кухню, я твердо решила объявить ему, что уезжаю домой. Эве я ничем помочь не могла, к чему дальше обременять чужого человека. Асе я явно действовала на нервы, Веронике Николаевне – тоже.
– Это что еще такое? – спросил Кирилл Адреевич, показывая на котлеты.
– Котлеты.
– Почему ничего не ела? Голодных обмороков мне тут не надо, и картошку тоже оставила. Почему?
– Не хочу. Спасибо за заботу, но я сегодня уезжаю. Домой.
Он посмотрел на свои часы и почему-то рассмеялся.
– Прямо сейчас? В девять вечера?
– Прямо сейчас.
– А вещи где?
– Остались… там.
– Может, хоть за вещами съездишь?
– Я… боюсь.
– Понял. – Он стоял напротив меня, засунув руки в карманы. – Тогда так. За вещами я съезжу сам. Один. Сиди здесь. Договорились?
– Да. – Я мотнула головой. – Спасибо. Я их возьму и сразу уеду. Извините за беспокойство.
– Жди меня. Давай адрес. Я уже забыл.
Я продиктовала адрес. Он повторил про себя, шевеля губами.
– Может быть, записать, – предложила я.
– У меня память хорошая, – почему-то сердито сказал он. – Не жалуюсь. Давай ключи – я дверь закрою, пока соседи ничего не обнаружили.
Я дала ключи, и Дмитриев уехал.
Оставшись одна, я позвонила Эве.
– Как ты?
– Хорошо. – Голос сестры был тоскливо-унылым. – А ты?
– Тоже.
– Удалось что-нибудь узнать?
– Кое-что есть, – соврала я. – Но туманно и расплывчато. Нужно еще проверять и проверять.
– Мне страшно, – шепотом сказала Эва.
– А мне – нет. Ты там питайся за двоих и гуляй на свежем воздухе. Как Машка?
– Толкается. Каждый вечер, когда я ложусь спать, она меня в живот толкает. Наверное, спать не хочет ложиться. Еще побуянить охота.
– Сорванец будет.
– В тебя.
Я хмыкнула.
– Ты у нас, конечно, пай девочка.
– А может ее назвать Санькой?
– Прекрати! Она – Машка. – И я повесила трубку.
Через полтора часа приехал Дмитриев. Я вышла в коридор.
– Эта? – спросил он, протягивая мне мою сумку. Я взяла ее.
– Эта, – кивнула я. – Спасибо. Как в квартире?
– Разгром.
– Вас никто не видел?
– По-моему, нет.
– Спасибо, – повторила я. – Извините еще раз.
Он невольно качнулся ко мне, словно хотел заключить в объятья или поцеловать, но я инстинктивно сделала шаг назад. На секунду передо мной мелькнуло лицо Кости, его лениво-сонный взгляд, в глубине которого таилось нечто опасно-запретное, запредельное. Но я усилием воли прогнала это видение. Он отнесся ко мне, как к провинциалке – помани пальчиком, и она упадет спелой грушей в мои объятья, думал он. Когда я сказала ему «нет», на его лице была написана явная досада. Что ж! Это не повод сокрушаться о том, чего не было. По моим губам скользнула улыбка.
