Татьяна Устинова - Персональный ангел
Катерина похудела, осунулась и стала плохо спать.
– Я не понимаю, что происходит, – пожаловалась она матери, когда ярким мартовским днем они курили вдвоем на крылечке. – У меня развивается паранойя. Мне все время кажется, что за нами откуда-то следят. Я постоянно ловлю себя на том, что хочу предложить Олегу проверить офис – может, у нас “жучки”?
– А может, и стоит проверить, – задумчиво сказала Марья Дмитриевна. – Политика – дело нешуточное и не слишком приятное.
– Понимаешь, у меня такое чувство, что они просто используют мои собственные наработки, понимаешь? Хотя вполне возможно, что все эти наработки лежат на поверхности и очевидны для всех, но только…
– Что только?
– Только мне кажется, что это переходит все допустимые границы простых совпадений. И мне не верится, что кто-то из команды Тимофея может его сдавать. Он, по-моему, в людях разбирается хорошо и беспощаден, как анаконда. Вряд ли кто-то осмелится…
Марья Дмитриевна искоса взглянула на дочь. Катерина волновалась, чесала ладонь. Когда она нервничала, у нее начинался застарелый детский нейродермит. Вот уже три дня она чесала ладонь непрерывно.
– А Олег что?
– И Олег нервничает, конечно. Но, понимаешь, у нас же нет постоянного контакта с Котом Тимофеем, так, чтобы мы могли что-то ему намекнуть. Мы в основном с Абдрашидзе работаем, а у него с Олегом, “особые отношения”, – Катерина закатила глаза. – По-моему, он нас нанял, чтобы Духову свалить, и с Приходченко они о-очень давние друзья, только скрывали, чтобы раньше времени панику в Юлиных рядах не посеять… Абдрашидзе считает, что это промахи Приходченко, а Приходченко считает, что мои.
– Может, так и есть? – осторожно спросила Марья Дмитриевна.
– Может, и есть, – раздраженно ответила Катерина, – и тогда меня надо уволить с работы. Кстати, я в понедельник опять улетаю в Калининград.
– Ты же только оттуда!
– Мам, я хочу сообщить тебе новость. До сентября текущего года я буду жить в основном там. Сейчас полечу дней на десять, пока Кот Тимофей в Давосе, придумаю ему какие-нибудь интервью…
– Да, – подвела итог Марья Дмитриевна, поднимаясь с нагретого весенним солнцем крылечка, – работа у тебя – не позавидуешь… Лучше бы наукой занималась.
– Для науки я слишком умна и своеобразна! – провозгласила Катерина. – И работа у меня хорошая. Это вам, маман, самое место в университете, а мы попроще, на нас с Дашкой природа отдыхает.
– Кончай курить, природа, – усмехнулась Марья Дмитриевна. – Уже пора бросать.
– Скоро брошу, – пообещала Катерина. – Вот победит Тимофей – и брошу.
Тимофей вернулся из весеннего тепла Швейцарии в закованную зимой и морозом Москву в середине марта. Он был не слишком доволен поездкой – время потерял, а дел никаких не сделал. Кроме того, оставленные в Москве “на хозяйстве” замы передрались между собой, что случалось с ними крайне редко. Каждый из них был себе не враг и зря Тимофея Ильича заботами не обременял.
Кроме того, газеты раскопали какую-то старую историю о связи одного из его замов с сидящим ныне в Матросской Тишине банкиром Вольдисом. Это уж было совсем лишнее, особенно когда предвыборные дела Тимофея пошли не слишком хорошо. Что-то где-то буксовало и требовало его постоянного присутствия, а он вынужден был лететь в Давос и проводить там драгоценное время, так и не дождавшись нужной аудиенции.
Жена в последнюю неделю досаждала ему звонками и просилась приехать “поговорить”. Может, и зря он отказался – работы особой нет, вполне можно пообщаться. Культурно, по-семейному, как называл это Тимофей Кольцов. А теперь она пристанет с общением, когда будет точно не до нее…
Очень сердитый, потому что без него в этот раз все действительно пошло не так, как нужно, он приехал домой в двенадцатом часу ночи.
Еще договаривая по мобильному, он зашел в квартиру и махнул рукой охране, отпуская ее. На ночь с ним оставалось наружное наблюдение и несколько камер в подъезде и около него.
В коридоре он споткнулся о какие-то чемоданы и, выругавшись, заорал:
– Дина!
Не дожидаясь ответа, он прошел в свою спальню. На ходу он стащил пиджак и через голову стянул не развязанный галстук. Ему очень хотелось в горячую ванну и спать. Он знал, что заснет без всяких сновидений – устал так, что у него чуть-чуть дрожали руки.
Он уже нацепил свои любимые джинсы, когда Диана с порога негромко позвала:
– Тимофей.
– Привет, – ответил он, не оборачиваясь и застегивая неудобные “болты” на штанах. – Там какие-то чемоданы валяются.
– Это мои, – все так же тихо сказала Диана.
– Ты уезжаешь? – Он швырнул в плетеную корзину сегодняшнюю рубашку и распахнул дверь гардероба.
– Я ухожу от тебя, Тимофей. Это мои вещи. Он повесил в шкаф костюм. Он всегда вешал его на место. Достал с полки толстый белый свитер. Надел и повернулся к жене.
– Когда ты это решила?
– Давно, – криво усмехнувшись, ответила она. – Я все хотела с тобой поговорить. Но ведь это невозможно. Поэтому я просто ставлю тебя в известность. Я ухожу.
Тимофей сел на безупречно застеленную горничной кровать и потер лицо. Он плохо соображал от усталости.
– Я должен тебя останавливать? – осведомился он с холодной отчужденностью. Этот тон всегда хорошо срабатывал, когда он не знал, как себя вести. А он совсем не знал, как должен вести себя муж, которого бросают. И ничего не испытывал, кроме утомления.
Трусливая мысль о том, что, если он будет ее останавливать, она ударится в слезы и начнет выяснять отношения, промелькнула где-то в сознании, и, вдруг осознав это, он испытал давно забытое и поэтому еще более острое чувство стыда.
Диана вошла в спальню и села на кровать рядом с Тимофеем. Они долго молчали, а потом она спросила:
– Издательство продашь?
Журнал, который она издавала, был ей нужен и важен, Тимофей это знал. Когда-то, пока он еще не был так занят, они даже по вечерам обсуждали друг с другом свои проблемы. Он – бизнеса, она – издательства.
Конечно, это Тимофей нашел ей дело, когда она изнывала от тоски и одиночества, перестав выступать. Диана оказалась неплохим издателем. По крайней мере, журнал уже несколько лет выходил и пользовался популярностью.
– Что будешь делать, если продам? – спросил Тимофей. Ему вовсе не хотелось запугивать ее, но почему-то показалось важным узнать, на что она готова.
– Буду искать другую работу, – ответила она, не глядя на него. – Может, где и возьмут.
– Может, и возьмут, – согласился Тимофей. В их сидении на кровати были обреченность, и безысходность, и невозможность ничего изменить, хотя больше всего на свете Тимофею хотелось, чтобы эти слова они еще не произнесли. Тогда можно было бы повернуть назад. Вернуться во вчерашний спокойный день.
