Георгий Ланской - Оглянись на пороге
— Музыканты, — ответил Дима.
— Я поняла. Я имею в виду: как называетесь?
— Группа «Вервольф», — ответил он нехотя, а Леха ткнул в его сторону вилкой с насаженным на нее огурчиком:
— В его честь, между прочим.
— Почему? — удивилась Ирина.
— Ну, он у нас солист. Дмитрий Волков. А вервольфы — это как бы оборотни, если ты не в курсе.
— Я в курсе, — язвительно похвасталась она. — Еще, знаешь ли, не совсем от жизни отстала.
Ирина видела, что Дима рассматривает ее отнюдь не любопытствующим, а оценивающим взглядом, и внутренне порадовалась, что к походу по злачным местам подготовилась основательно. Платье длинное, но выгодно подчеркивающее талию, с глухим, почти монашеским воротником, но открытой спиной, в которую, кстати, немилосердно дуло. Отрываясь от лица, Дима смотрел на ее руки, с изящными, тонкими пальцами, коротко постриженными, покрытыми темным лаком ноготками. На пальцах сверкали громадные кольца — какой-то дизайнерский писк, вычурные, с немыслимыми завихрениями, камнями и спиралями, даже на вид очень тяжелыми.
— А вы чем занимаетесь? — робко спросил парень.
Надо же… Еще и на «вы»…
— Балетом, — ответила она спокойно. — В театре работаю, танцую лебедей в седьмом ряду, у воды, а еще преподаю в детской школе. Такая вот не слишком романтическая профессия.
— Почему не романтическая? — удивился Леха. — Балет — это круто. Ну, конечно, не такой, как у вас, где мужики в колготках скочут, а типа «Тодеса». Ты же небось знаешь «Тодес»? Во-о-от. Это круто. Я в прошлом году ходил на их концерт.
— То есть классический балет — это не круто? — мгновенно рассердилась она.
— Щас начнется, — буркнул Влад и даже вздохнул сокрушенно.
— Ну а чего там крутого? Ножку вправо, ножку влево. Батманчик и фуэте. По мне, вы там фуэтой занимаетесь. Кому это сейчас интересно? А вот когда танец зрелищный, яркий, да еще костюмы из латекса, красненькие, черненькие, и так они ладно девчонок обтягивают — это круто.
— Лех, заткнись, — посоветовал Дима. Влад яростно закивал и даже сморщился: мол, нечего портить такой приятный вечер, но Лома было уже не остановить.
— И музыка у вас скучная. Глинки всякие, Чайковские… Как под такое можно танцевать, не понимаю. Добавьте басов, ритма — и будет самое оно! Ты слышала рок-обработку «Призрака оперы»? Так послушай. «Найтвиш» прекрасно спели, как мне кажется, куда лучше классики. Я слышал, как это поет Басков с какой-то бабой, — фуфел редкостный.
— Эта, с позволения сказать, баба — Любовь Казарновская, один из лучших голосов мира, — сладко пропела Ирина, у которой от бешенства, подогретого водкой, уже раздувались ноздри. — Что касается Баскова — да, согласна, не самый лучший вариант. Но принять твое мнение, что классическая музыка скучнее современной, извини, никак не могу. Или хочешь сказать, что вот это — музыка?
Она широким азартным жестом обвела танцпол, где дергались десятки людей, окрашенные прожекторами в разные цвета.
— А чо, нет?
— Нет. Это не музыка. Это… отвал башки.
— Так отвал башки — это круто, — загоготал Леха.
«Как же он ест, с такой дырой в зубах?» — подумала она и презрительно сощурилась.
— Оно и видно.
— Что — видно?
— Что тебе башка не нужна. И им тоже. У вас ведь голова для чего, Лех? Жрать в нее или чтоб кровь из шеи не вытекала? Это «умца-умца» — музыка? Или, может быть, вы играете музыку?
Ее глаза сверкали, словно у матадора, готового наброситься на разъяренного быка, и она даже почувствовала на губах вкус соленой крови, но не попыталась отступить, захваченная этой яростной схваткой. Дикая какофония звуков сменилась бессмертным хитом Сэм Браун, разбив танцующих на парочки.
— У-у-у, — начал было Леха, но Дима схватил Ирину за руку.
— Давайте потанцуем?
Она упиралась, не желая уступать поле брани, но парень выдернул ее с места, как репку, и оттащил подальше от Лехи, брызгающего слюной, удерживаемого несчастным, брошенным на амбразуру Владом.
— Вы на него не злитесь, — миролюбиво сказал Дима. — Он, когда пьяный, совсем дурной становится. А так — вполне нормальный парень. Хотите, я с ним поговорю?
— Не надо, — помотала головой Ирина. — Подеретесь еще, а я все же не Елена Троянская, чтобы из-за меня войну начинать.
Некоторое время они молча топтались на месте. От рук Димы, удерживающих ее за талию, Ирине стало жарко. Она почувствовала, как между лопаток поползла теплая капля пота и тут же сгинула в складках материи, вдавившей ее в кожу. В голову полезли дурные мысли об этих руках, губах и жарком мальчишеском теле с узкой спиной, длинными ногами, мысли, которым не было места в голове, но они пробирались тайными тропами, как партизаны, заполоняя все потаенные уголки.
— Поздно уже, — сказала она. — Ты не проводишь меня до такси?
— Я и до дома могу, — храбро сказал он.
Ирина рассмеялась.
— Ну, пошли.
Оказалось, что, пока они сидели в клубе, улицу засыпало снегом, и он продолжал валить громадными хлопьями. Машину брать не стали. Идти было всего ничего. Ирина молчала, да и Дима, сунувший руки в карманы, не пытался поддержать разговор, пока они не свернули в арку к калитке, закрытую на кодовый замок.
— Мы ведь виделись недавно, верно? — сказал он. — Помните? В троллейбусе. Я тогда, правда, в хлам пьяный был. Десять утра, холодно, мы накануне выступали, а потом пили полночи. Утро было поганенькое, голова болела, все вокруг серое. И контролерша, дура набитая, верещала над ухом, а тут вы: длинное пальто, красный шарф… Я не видел, как вы вошли. Просто открыл глаза. Помните?
Она хотела помотать головой, но неожиданно для самой себя произнесла:
— Да, Дима, я помню.
Он внезапно улыбнулся, радостно, как ребенок.
— Я думал, не помните.
Ирина тоже улыбнулась уголком рта, потопталась на месте, приминая погребенные под снегом листья, и протянула руку к кодовому замку.
— Ну, я пойду, пожалуй.
Парень беспомощно кивнул, а потом сказал с неким нахальством:
— Холодно. Я бы кофейку выпил.
Обалдев от собственного целомудрия, она чмокнула его в щеку и строго сказала:
— До свидания, Дима.
Калитка лязгнула за ее спиной. Быстро, как на крыльях, Ирина нырнула в подъезд, поднялась на свой второй этаж, ни на миг не вспомнив, что в вязком полумраке ее может поджидать убийца, открыла дверь и ввалилась в квартиру. Не зажигая света, она встала у окна, глядя на удалявшуюся прочь мужскую фигуру, окруженную роем снежинок.
Лежа без сна на толстой пуховой перине, Ольга решила: пора действовать, ни к чему эти последние китайские предупреждения. И сама беззвучно рассмеялась. Очень забавляло ее слово «китайские», как будто у предупреждений есть градация по национальному признаку.
