Татьяна Устинова - Близкие люди
Их и так никто не любил, когда они еще как все были, а тут просто возненавидели, особенно потому, что дела у них как-то сразу хорошо пошли.
Они не ходили к Белому дому требовать кредитов, и программа “Время” не снимала про них сюжетов. Они вкалывали от зари до зари, без праздников и выходных и зимой и летом Витася, судя по всему, довольно удачно решил вопрос со сбытом, а техникой помог председатель Василий Лукич, которого они успешно и регулярно ублажали: и денежки подносили, и картошечку на зиму сгружали прямиком в председательские подвалы, и капусту – “дыня, дыня, а не капуста!” – делилась с бабами председателева жена, – и чего душе угодно. Через два года своего фермерства, вдобавок к уже имевшейся земле, они взяли в аренду дальнее поле, как называли в Сафонове самый край колхозной земли, вплотную прилегавший к речушке, и начали строить для Витаси отдельный дом, краше родительского. Дом этот, ясное дело, моментально сожгли, только Витася к участковому не ломанулся и в суд подавать не стал. Все по-своему сделал, на то он и кулак.
Взял Витася ружьецо охотничье, из которого еще Витасин дед зайцев в Мещере стрелял, и пошел по дворам ходить, а сзади папанька на “Ниве” ехал, а с ним два работника, на лето нанятые. Что во дворах происходило, про то никто никому не рассказывал, только Серега Опилкин, первейший Витасин кореш, после Витасиного визита неделю в постели лежал и, по слухам, вовсе попусту языком чесал. Боялись, что идиотом останется, однако ничего, очухался.
Витася, назло врагам, новый дом заложил и близко к нему никого не подпускал. Когда дом подрос, Витася в Москву смотался и вернулся оттуда с женой, которая от него тогда сбежала. Жена больше не сбегала, а, наоборот, родила двух горластых пацанят, которыми Витася страшно гордился, и развела возле нового дома невиданной красоты цветник с розами, английским газоном, какими-то камнями в середине, которые назывались почему-то альпийской горкой, а разомлевший от такого счастья Витася до того дошел, что соорудил посреди газона фонтан! Для горластых пацанят наняли няньку – это в деревне-то! – бывшую детсадовскую воспитательницу, оставшуюся после капитализации не у дел, а сами продолжали вкалывать.
Старую “Ниву” давно продали, вместо нее купили новую, пятидверную, да еще “газик” для папаньки, да еще какую-то легкомысленную иностранную машину для Витасиной жены, чтобы она в город ездила. Со смеху можно умереть, баба за рулем! По Сафонову Витася разъезжал, как сегодня с утра, на тракторе, ибо угодья его теперь дальним полем не ограничивались, и работало на него не двое приезжих, а десяток своих, сафоновских.
– Я тебе вот что хотел сказать, Леонид. – Витася попробовал было присесть на верхнюю ступеньку, но раздумал, только облокотился о хлипкие перильца здоровенной загорелой ручищей, сияющей диковинным обручальным кольцом. Теперь приходилось откидывать голову назад, чтобы посмотреть в Витасину физиономию. – Ты брось эти штуки возле стройки. Я тебя пока по-хорошему прошу, брось.
Сердце у него замерло, жаба зашевелилась в желудке, и по спине потек пот.
Почему он говорит про стройку? Что он может знать?!
Сколько он успел узнать?! От кого?!!
Что теперь делать?! Дьяволица же предупредила его, чтобы не смел ни с кем говорить об этом, но Витася откуда-то узнал! Откуда?! Боже милостивый, что же теперь делать? Что?!
Что?!!
– Ты чего? – спросил рядом удивленный Витася. – Тебе что, плохо, что ли, Ленька?
– Что ты там говоришь, – прохрипел он, – про стройку…
– А про стройку я то говорю, – продолжил Витася, с интересом глядя ему в лицо и как бы прикидывая, не хватит ли собеседника немедленно кондрашка, – что отстал бы ты от них, Ленька. Нам этот торговый центр во как нужен! Я уже кое-какие справки навел. Если все нормально будет, они у нас все будут брать – и огурцы, и картошку, и сметану, и все… А я еще на следующий год хочу цех пустить консервный, чтобы, значит, ягоды и грибы закрывать, так что мне этот торговый центр очень кстати пришелся. Ты отстань от него, Ленька. И баб оттуда уводи. И так уже слухи какие-то ползают по всей деревне…
– Не слухи ползают, – выдавил он, – а сатана на нас идет. Слыхал, у них уж люди мрут. А все потому, что осквернили землю. Богом для храма предназначенную, выпустили сатану на волю, вот теперь только он и начнет куражиться да себя показывать. – Эта песня была давно и хорошо знакома, поэтому пелась складно. Губы привычно выводили ее сами по себе, а в голове гудел набат. “Спасайся, беги, может быть, ты еще успеешь!”
Успеешь… Успеешь…
– А сатана-то, он не дремлет, он сразу, как видит, кто пошатнулся, слабину дал, против Бога пошел…
– Больше ему делать нечего, только в Сафонове околачиваться, – сказал Витася презрительно, – да людям работать мешать!
– Кому? – не поняв, спросил Леонид.
– Да сатане твоему!
– Свят, свят… – забормотал он по привычке.
– Что ты передо мной-то комедию ломаешь? Так я ведь не баба Вера Симакова, на меня страху нагонять не надо. Ты приди в себя и посмотри – где стройка, а где храм нынче стоит!
– Так то нынче!
– А его туда предки поставили, а они понабожней тебя были! Короче, надоел ты мне со своими демонстрациями, Ленька! Я сам против баб и дедов не попру, они только-только перестали на нас глаза пялить, а тебя, считай, я предупредил.
Что хочешь делай, только больше никаких демонстраций и писем губернатору. А то он еще с разгону запретить вздумает, хлопот тогда не оберемся… Понял ты меня, нет?
Он снял с заросшей светловолосой головы стильную кепку “Рибок” и постучал ею о колено.
– И пить бросай, Ленька! Бросишь пить, возьму на работу в гараж. А цех откроем, работы будет хоть отбавляй. Смотри, в каком свинстве ты живешь!.. Это, блин, не жизнь, а хрен знает что!.. Ладно, поехал я. Уже десятый час, полдня прошло…
Витася нахлобучил кепку, дружески пихнул Леонида в плечо, отчего тот едва на завалился в ведро с водой, и зашагал к своему мини-трактору.
Леонид Гаврилин с ненавистью смотрел ему вслед.
“Куркуль проклятый. Все у него просто, море ему по колено. Как он сказал, так и будет, подумаешь, хозяин жизни!..
Торговый центр ему охота! Все денег ему мало, еще не все заграбастал! Пронюхал, что будут еще где-то деньги раздавать, вот и суетится теперь, вот и мечется, вот и ко мне пожаловал, мешаю я ему, видишь ли!..”
На миг он испытал острое чувство превосходства, которое, наверное, испытывает комар, жалящий быка, – а ну как я тебя еще с этой стороны, повертись, поскачи, попробуй меня согнать!..
Но чувство это было мимолетным и надолго не задержалось. Пришедшее ему на смену было сложнее.
Теперь Леонид Гаврилин злился на несправедливость жизни.
