Уинслоу Элиот - Опасности прекрасный лик
— Ты столько раз говорил это за прошедший год, что твое обещание звучит как шутка.
— Я рад, что ты все еще считаешь меня веселым. Я люблю тебя, Эмми.
Она отвернулась, и он подумал, что Эмми плачет. Но голос ее прозвучал абсолютно ровно:
— Безразлично, любишь ли ты меня или я люблю тебя. Я не могу жить с тобой.
В гостиной зазвонил телефон. Никто из них и не шелохнулся, чтобы снять трубку. В конце концов звонки прекратились, потом сразу же начались снова.
Автоответчик был уже упакован.
— Ты не можешь уйти, — сказал он.
— Ты словно не способен взглянуть на все глазами другого человека. Ты всегда режиссер, смотрящий на действие со стороны. Даже сейчас. Не можешь попытаться, хотя бы один раз, взглянуть на все с моей точки зрения?
— Твоя беда в том, что ты все видишь изнутри. Изнутри самой себя, и больше никого другого.
Опять они дошли до той грани, за которой последуют взаимные оскорбления. Джонни был настроен на то, чтобы не допустить этого. Он ушел в гостиную, но трубку звонившего телефона не снял. Ему не хотелось, чтобы у них с Эмми все закончилось плохо. Бог свидетель, он вообще не хотел, чтобы они расстались!
— До свидания, — сказала Эмми, надевая жакет.
— Я отвезу тебя в аэропорт, — предложил он.
Это избавит ее от того, чтобы бросать свою машину на стоянке в аэропорту и просить какого-нибудь приятеля забрать ее оттуда.
— Хорошо. Спасибо.
Большую часть пути они ехали молча. Эмми не хотелось начинать все сначала, а Джонни желал только одного — заползти в какую-нибудь темную нору и прекратить свое существование.
* * *
Он задыхался от ветра, прилетевшего в Санта-Ану из пустыни. Жара стала еще сильнее, когда он подъехал к Голливуду, после того как отвез Эмми. На четыре тридцать у него была назначена встреча с Домом. Он уже настолько превысил смету по съемкам «Пылающего леса», что совет директоров компании АПГ принял решение отказаться от дальнейшего финансирования проекта.
— Я пытался убедить их позволить тебе закончить, — сказал Дом, выглядевший в своем огромном кабинете, оборудованном кондиционером, свежим и спокойным. — Но ты уже отснял пленки почти на семьдесят часов и говоришь, что не сделал и половины? Что еще ты там снимаешь?
— Я преувеличил, — сказал Джонни с отчаянием в голосе. — На самом деле я почти уже все закончил.
— Мне, правда, очень жаль, что так произошло. Я знаю, что этот фильм значит для тебя.
— Д-да, ну ладно… — Джонни взглянул из огромного венецианского окна на окутанные дымкой верхушки небоскребов в центре Лос-Анджелеса. Дома сделали вице-президентом, и его новый кабинет был вдвое просторней, чем прежний.
— Меня беспокоит мама, — сменил тему Дон. — Ты давно говорил с ней?
— Нет. А что с ней?
— Доктор Гудман говорит, что она много потеряла в весе и у нее трудности с дыханием. Сама она мне ни в чем не призналась.
— Я позвоню ей.
— Может быть, ты заедешь к ней на несколько дней? Я настолько увяз здесь, что пока буду не в состоянии этого сделать. — Не услышав от Джонни ответа, Дон добавил: — Она слишком близко к сердцу приняла исчезновение Пенни. Она винит в этом себя.
— Я не могу поехать.
— Почему?
— Просто не могу.
— С тобой все в порядке? — спросил Дом.
— Д-да… Мне пора идти.
Дом проводил его до двери. Как это странно, уныло подумал он, что, хотя они и братья, Но разговаривать друг с другом они не могут. Как будто прилетели с разных планет.
— Кстати, мы с Тони отложили свое торжество. Ее родители все еще слишком подавлены смертью Вайолит, чтобы устраивать в сентябре пышную свадьбу.
— Наверное, для тебя это облегчение, — засмеялся Джонни.
— В какой-то мере… — Дом тоже засмеялся.
Братья посмотрели друг на друга. На глазах у Джонни были слезы.
— Что случилось? — спросил Дом, взяв Джонни за плечи.
— Она ушла… Эмми ушла.
— О нет!
Все-таки они не с разных планет, понял Дом, обнимая брата.
— Мне так жаль…
Джонни плакал.
ГЛАВА 25
Пенни, сказала она себе, глядя на свое отражение в зеркале в ванной комнате. Пенелопа. Потом тихо прошептала: «Ларк».
Ларк… Ларк… Ларк.[7]
Теперь это было ее имя. Имя человека отражает его сущность. Что это значит применительно к ней? Что за человек Ларк?
Она не знала этого. Иногда Пенни чувствовала, что не только ее лицо, но и сама она меняется.
Что бы подумал об этом Дом?
Интерес доктора Белламона к пациентке был далеко не формальным. Он был поражен тем, какое бедное, по его меркам, образование получила она. Европейская политика была для Пенни загадкой. Она ценила искусство, но мало понимала в нем. Она не читала ни Шекспира, ни Мильтона, никогда не была в театре.
— Нам придется это исправлять, — говорил он ей и покупал билеты на различные спектакли в лондонском Вест-энде.
Не раз Пенни спрашивала, почему он столько делает для нее, но он всегда сводил все к шутке или к какой-нибудь очередной истории. Она помнила то, что он сказал ей в самый первый вечер: доверять ему, даже если ей ничего не понятно, — но Пенни обнаружила, что не может доверять безгранично. Он был примерно того же возраста, что и Джастин Грум, и она всегда была с ним настороже, несмотря на то что он не допускал в отношении нее никаких попыток к физическому сближению. Даже когда хирург учил Пенни, как держать теннисную ракетку, он почти не касался ее.
Он поощрял ее к чтению, и она читала больше, чем когда-либо. Пенни прочла автобиографию Айседоры Дункан, письма Роберта Луиса Стивенсона, жизнеописание Гарибальди. Эти люди, жизнь которых была полна героизма и приключений, внушили ей чувство, что то, что делает она, является захватывающим и смелым.
Долгими летними вечерами доктор Белламон рассказывал Пенни о последних заслуживавших интереса новостях и разъяснял политические события. Вместе они разбирали отрывки из пьес или стихов, которые она не понимала. Днем доктор иногда брал Пенни с собой в Лондон и оставлял ее в Музее Виктории и Альберта или Британском музее. Целые дни проводила она, разглядывая картины и скульптуры, а по дороге домой доктор Белламон подробно расспрашивал ее о том, что она видела. По выходным, когда он не принимал пациентов в своем кабинете в Лондоне и был свободен от операций в госпитале, доктор учил ее играть в теннис на своем травяном корте. Иногда они играли в крокет.
Да, сама ее сущность переделывалась.
А разве можно переделать также душу?
Пенни зажмурила глаза. Дому это было бы интересно, невольно подумала она. Они бы обсудили философскую природу человека с точки зрения его тела и его имени. Дом напомнил бы ей, что она была личностью до того, как все это случилось.
