Ирина Арбенина - Плохая хорошая девочка
— Каким?
— Исследования человеческого мозга, проводки, электроды…
— Ах, вот оно что…
— Я оттого кое-что об этом знаю.
— Но, наверное, немного?
— Немного.
— Ваш муж, конечно, больше?
— Конечно.
— Интересно…
— Еще бы не интересно… Иногда мне действительно кажется, что ничего на самом деле нет. — Я тоже обвела рукой открывающийся на нашу Прекрасную долину вид.
— Вот как? И меня, знаменитого шоумена Оскара Звездинского, тоже нет?
— И вас тоже нет.
— А как же?!
— Ну, вы только образ человека, которого я часто видела по телевизору.
— Значит, реальны только вы — «на коечке»?
— Угу…
— И проводки на голове?
— Да…
— Ужасно… — полным безразличия голосом произнес Оскар.
— Конечно, ужасно.
— Кто же был ваш муж?
— Нейробиолог.
— А что это значит?
— Это значит, что сейчас невозможно уже найти такие функции человеческого мозга, которые были бы неизвестны этим специалистам.
— И что же?
— Например, они могут следить за состоянием мозга испытуемого, когда он чем-либо занимается, и с точностью до миллиметра определять активные в этот момент участки.
— Участки мозга? Вот как? И зачем же им это нужно?
— Они могут влиять на них. Могут, например, отслеживать возникновение и динамику сновидений…
— Интересно…
— И они определяют, какая часть мозга активизируется у шизофреников, когда они слышат потусторонние голоса.
— Так-так…
— С помощью электродов, закрепленных на голове, они могут проникать на нейронный уровень. Например, в такие клетки мозга, которые работают, когда мы обращаемся к прошлому, и в такие, которые имеют дело с будущим.
— Любопытно…
— Одни нейроны — для завтрашнего дня. Другие — для сегодняшнего, третьи — для вчерашнего.
— И что же?
— И я подумала тогда, впервые «попав» в Прекрасную долину: может, это оживают мои детские мечты и живущие в моем подсознании «картины»? И вещи, которые меня постоянно волновали и тревожили, сейчас приобретают характер яви?
— То есть?
— Я, например, всегда мечтала, когда читала книгу об одной очень знаменитой путешественнице, что буду вот так же, как она — с собачкой, грелкой и мольбертом, — рисовать цветы где-то в горах. И вот, представьте, все это словно оживает! И врезавшиеся в память детали из той читанной в детстве книги воссоздаются как реальность…
— И что же?
— Понимаете, Оскар, я, когда была подростком, всегда мечтала оказаться с пистолетом где-нибудь «в пампасах»… И знаете что? Это был именно пистолет «Smith & Wesson»! Оружие ведь вообще магическая вещь. Само его присутствие провоцирует наше воображение. Не было — и не думаешь «ни о чем таком», а появилось… Может, я всегда мечтала о чем-то подобном, — я опять обвела рукой вид на нашу Прекрасную долину, — только не признавалась себе?
— Так-так…
— Зачем, например, мой муж подарил мне пистолет? Странный подарок, правда?
— Правда.
— Может, это как «спусковой крючок»?
— То есть?
— Ну, я думала об оружии и подсознательно всегда хотела очутиться в ситуации, в которой пистолет мог бы мне «пригодиться». И вот, пожалуйста! Эта ситуация обрела черты реальности.
— Реальности?
— Ну почти… Понимаете… Как объяснял мне когда-то мой умный и ученый муж, наше сознание — это, по сути дела, всего лишь некие химические и электрические процессы. Страх, жажда или любовь — для всех наших чувств существует определенные функции мозга. Если воздействовать на определенные его участки, то можно вызывать и эти чувства.
— Но что все это означает для нас, простых смертных?
— Что, по сути, можно управлять человеком.
— И как далеко они в этом зашли… эти специалисты?
— Я думаю, этого не знает никто, кроме них самих.
Восьмое, июль
Краткое прояснение сознания у Оскара Звездинского закончилось. Он снова пьет. Вот тоска! Тоска немыслимая…
Кажется, даже у Диди начинается депрессия. Он отказался от консервированного мяса. И даже, как мне показалось, воду пил сегодня с неохотой. Единственное спасение от уныния — прогулки.
К вечеру мы забрели с ним на наши «старые места»… К подножию вулканической горы Черной.
Девятое, июль
Собственно, у подошвы Черной я и обнаружила когда-то свое бренное тело, впервые открыв глаза в этом «раю».
Сегодня утром мы с Диди снова пришли сюда. Я любуюсь и не могу налюбоваться мрачным пейзажем.
Застывшее «непреодолимое пространство», как на картинах сюрреалистов. Как у Сальватора Дали. Черный цвет, стекловидная поверхность вулканической лавы. Синее небо и мрачное безжизненное пространство.
Это место становится для меня странно притягательным.
И этот странный запах… дурмана, гниения… Так пахнет теплый сернистый пар, который вьется над глубокими вулканическими расселинами.
Одиннадцатое, июль
Самое скверное, что мне здесь нравится гораздо больше, чем внизу у реки. Причем нравится — все больше и больше. Я теперь ежедневно поднимаюсь сюда, оставляя далеко внизу зеленую траву и журчание речки.
И нахожу в этом мрачном пейзаже красоту. И задерживаюсь здесь все дольше.
Вчера мы с Диди нашли здесь мертвых птиц. Очевидно, некоторые испарения, поднимающиеся из расселин, ядовиты…
Странно, но эта новая мрачная «деталь» пейзажа — погибшие птицы — нисколько не отвращает меня… Она кажется мне даже уместной.
Очевидно, «эстетика дохлого осла», провозглашенная когда-то сюрреалистами, кажется мне все более привлекательной.
Я уже знаю, какие расселины Черной наиболее опасны. Возле них вообще не стоит задерживаться, если хочешь жить.
