Наталия Ломовская - Секрет старинного медальона
Раз в неделю мать варила огромную кастрюлю «ленивого» борща, с крупно нарезанной капустой и неизменной ненаваристой костью, о которой почему-то всякий раз думалось, что она осталась еще с прошлой «генеральной» готовки, загружала варево в холодильник, и целую неделю приходилось питаться этим блюдом, скрашенным, пожалуй, лишь темно-зеленой лодочкой лаврового листа да невеликой горсткой кругленьких перчинок.
Впрочем, и семья была невелика. Отец Олега работал бухгалтером, дома бывал редко, а когда бывал, то все читал книги или думал о чем-то своем, о чем ни с кем не разговаривал. И уж тем более с матерью – они с матерью вообще не разговаривали, и это Олежку не удивляло, он привык.
Жизнь текла ни шатко ни валко, как это вообще бывает в маленьких, пыльных городках, где никогда ничего не случается. Но в этом случилось, и не сказать, чтобы жители оказались особо этим обрадованы. Самый дурной фильм ужасов из тех, что крутили в единственном городском видеосалоне, не шел в сравнение с произошедшим. В то лето нашли сначала одного убитого, растерзанного ребенка, потом другого… Следующей жертвой стала одноклассница двенадцатилетнего Олега, Вика Концедалова, хорошенькая бледная девочка с огромными шоколадными глазами.
Она часто болела, и Олег, будучи не только одноклассником ее, но и соседом – жила Вика в пятиэтажке напротив, – носил ей домашние задания. Иногда они вместе делали уроки. Вика отставала от одноклассников, а Олег уже тогда проявил математические способности, да и вообще ему все давалось легко.
Объясняя условие особо заковыристой задачи, он искоса смотрел на соседку – у той щеки румянились от напряжения, золотистые ресницы дрожали, она часто облизывала узкие яркие губы. Вика с ногами залезала на стул и порой случайно прижималась к Олегу плечом, и тогда отчего-то становилось жарко.
Иной раз она приходила к нему сама, всегда очень аккуратно и кокетливо одетая, на висках вились кудряшки-пружинки, и при взгляде на нее у матери всегда мягчело лицо, она неловко гладила девочку по голове и старалась говорить тихо. Олег любил и не любил, когда она приходила. Любил, потому что видел в это время, какой может быть мама, потому что после Вики в его комнатушке еще долго держался какой-то особый запах, пахло словно молоком, но гораздо свежей и тоньше. А не любил, потому что после того, как Вика уходила, мать неизменно начинала сетовать на жизнь, говоря, что вот ведь счастливая семья, как ладно живут, и девочка у них как куколка – милая и приветливая…
Если Олег неловко попадал в это время ей на глаза – она обрушивалась и на сына, кричала, что он шпана, что не умеет быть аккуратным, не бережет вещи. Если отец находился в это время дома, доставалось и ему. Но чаще всего он – наученный грустным опытом – умело не подворачивался хозяйке под горячую руку.
В тот день, когда к ним прибежала Викина мама, шел дождь. Дверь ей открыл отец, он только что вернулся, и в прихожей сушил крылья его черный зонт. Викина мама, очень красивая, худенькая, похожая на мальчика и вовсе не похожая на маму, спросила, не приходила ли к ним Вика. Отец подозвал Олега, и он сказал, что видел Вику в школе, они вместе оттуда вышли и даже некоторое время шагали вместе, но потом Вика куда-то умчалась с подружками, а Олег, что Олег? – он побрел домой.
Мама Вики ушла со слезами на шоколадных, точь-в-точь как у дочери, глазах, каблучки ее сапожек глухо простучали по мокрому крыльцу, а на следующий день все узнали, что девочку нашли мертвую близ гаражей. Она возвращалась от подруги и решила срезать дорогу. Здесь ее и подстерег маньяк, о котором шептался весь город.
Утром Олег вместо первого урока отправился туда, на место трагедии, и своими глазами видел огороженное какой-то лентой (точно у смерти напрокат взятой) пространство между гаражами, куда с трудом протискивался широкоплечий милиционер. Но Вику уже увезли. А вечером отец явился за ним в школу и сказал, что всех родителей по радио просили приходить за детьми и вести их домой. И за всеми пришли родители. Олегу было приятно идти с отцом, приятно, что он говорит с ним, но неудобно – как будто он первоклашка, чтобы его за руку тащить домой!
А через некоторое время за отцом пришли. Это случилось ночью, и Олег до сих пор помнит это невнятное, но определенное чувство тревоги, которое возникло после ночного звонка. Но люди, забравшие отца, были очень вежливы, все время извинялись и говорили, что все разъяснится, что волноваться не стоит, что это ненадолго…
И все действительно разъяснилось. Мать, как признавалась потом, не хотела рассказывать Олегу всего, надеялась утаить. Но характер был не тот, из нее все сразу рвалось наружу. И в тот день, когда шел уже не дождь, а снег, мать вернулась поздно и сказала, страшно, не по-женски взрыдывая, что это отец убил всех этих детей, и Вику тоже, что он сумасшедший или маньяк, или и то, и другое вместе.
Олег не мог поверить в то, что отец сумасшедший. Он сразу же вспомнил его, тихого, в лучшие минуты даже внимательного, ощутил на своей ладошке тяжесть и теплоту отцовской руки. Нет, сумасшедшие дикими голосами поют песни или считают себя Наполеонами, или, когда у них бывает белая горячка, как у дяди Толи, школьного сторожа, они гоняют чертей, школьников и шмыгающих повсюду собак. А отец, негромкий, незаметный человек, который все время молчал, читал Пикуля и Александра Дюма и пил только полезный для пищеварения кефир – он не мог быть сумасшедшим, произошла какая-то ужасная ошибка…
Олег с матерью уехали из города так быстро, как только смогли. Их дом, хоть и со всеми удобствами, долго никто не хотел покупать, все испуганно косились на мать, шептались, что дом это «проклятый» – в маленьком городишке ничего утаить невозможно. Наконец его купили, польстившись на невероятно низкую цену, какие-то заезжие люди, а мать с Олегом держали путь в Москву, где жила какая-то загадочная, по-столичному недосягаемая тетя Надя, которую Олег никогда не видел.
Но тетя Надя, мамина сестра, оказалась замечательной теткой. Она приняла их очень хорошо, словно давно ждала. «Ну вот и наши приехали, – хлопотала женщина, – а у меня уже и пирог в духовке, и карп на сковороде зарумянился, и бульон вышел славный!..» Мальчик раньше не очень часто едал «бульоны», а ежели и пробовал, то все равно дома не принято было так говорить. Не бульон, а суп курячий. Хозяйка же продолжала приветливо суетиться: «А Олежек-то какой большой да какой крепкий вырос, весь… в мать, весь в мать!»
Муж ее, Петр Васильевич, тоже тепло отнесся к гостям. Или просто Олегу так казалось, потому что он успел привыкнуть к косым взглядам, шипенью за спиной, к брезгливости и враждебности окружающего мира? Во всяком случае, московские родственники не задавали вопросов, а Олег, хотя, разумеется, никогда не слышал слов гениального поэта о том, что дом находится там, где тебя ни о чем не спрашивают, все равно ценил эту деликатную особенность тети Нади.
