Татьяна Устинова - Богиня прайм-тайма
– Ну, прости меня, ну, я дура, – быстро проговорила она. – Но я правда не могла этого видеть. В моем собственном компьютере, в программе!..
– Да, – повторил Бахрушин. – В программе.
Компьютеры “Новостей” объединялись в общую систему под звучным названием New Star, и вся редакция работала в ней. У каждого сотрудника, от самого последнего корреспондента до директора информации был некий пароль, который следовало ввести, чтобы войти в систему. Пароли жестко контролировались службой безопасности – федеральный эфир, штука ли!
Запрещено было использовать в качестве пароля дату своего рождения или, например, девичью фамилию.
Считалось, что это слишком легко.
Каждый выпуск “Новостей” готовился в New Star – редактор читал информацию, пришедшую на ленту, выбирал самую интересную и вводил в компьютер под своим номером. Чем ближе к эфиру, тем больше становилось таких сообщений. В течение дня данные несколько раз уточнялись, менялись, расширялись, и редактор корректировал их в компьютерной верстке.
После чего главный сменный редактор просматривал сообщения, оставлял два или три действительно важных и правил их сам. Потом верстку смотрел ведущий и еще раз правил “под себя” – под свой стиль ведения и особенности речи. Например, Гриша Масленников, ведущий одиннадцатичасового выпуска, терпеть не мог шипящих и свистящих, и ему как-то удавалось переписывать текст так, что в нем не было ни одной буквы “ш” или “ц”. У Храбровой не имелось никаких особенностей речи, Алина говорила, как диктор времен Анны Шиловой и Юрия Левитана, и она поправляла текст лишь слегка, делала его более красивым и звучным.
После ведущего текст еще раз, последний, смотрел Бахрушин, изменял что-то и утверждал.
Именно с этим текстом новостная бригада выходила в эфир. Некоторые особо важные сообщения сразу писали Зданович или Бахрушин, и тогда в верстке до самого эфира зияли дыры.
“Последний день председательства Хавьера Соланы пишет 001” – это означало, что заметку в верстку пишет Бахрушин и она появится в тексте только за полчаса до эфира.
У каждого из них, помимо паролей, были персональные номера, начиная с 001, бахрушинского, – практически как партбилет у Ильича.
– Под чьим номером тебе оставили сообщение, ты тоже, конечно, не посмотрела?
Бахрушин отвернулся от компьютера и поднял к ней голову. Он был очень раздражен и даже не скрывал этого. Алине стало не по себе.
Она ожидала сочувствия, может, понимания, может, мужского участия, дескать, бедная девочка, совсем ее затравили, вон какие гадкие сообщения пишут, мало того, что снимают плохо и вообще всякие подлости выделывают! Бахрушин старый друг, и ему можно было пожаловаться, надеясь именно на это.
Он вышел из себя, и только.
Никакого сочувствия, понимания и такта.
– Нет, Алеш. Не посмотрела. Ты понимаешь, это такая ужасная гадость…
– Я знаю только, что ты не оставила никаких следов, – сказал он злобно. – Неизвестно зачем ты усложнила мне жизнь, а этой сволочи, которая тебе цидулы пишет, наоборот, облегчила!
Они помолчали. Бахрушин открыл позавчерашнюю верстку и бегло ее просмотрел. Никаких следов там не нашлось, конечно.
Дождь за окошком шумел, бесконечный, безнадежный. Из приоткрытой створки тянуло осенним московским холодом, поздним вечером и автомобильным перегаром. Дверь в приемную была распахнута. Марина давно ушла, но телевизор работал, так у них заведено.
На огромном и плоском плазменном экране Настя Каменская задумчиво ходила по кабинету, натягивая на замерзшие ладони рукава свитера, а ее бравый начальник – имя Алина позабыла – энергично чесал бровь.
Все люди давно по домам, варят сосиски и сопереживают Насте, которая опять не поехала в отпуск, и ее муж, ангел божий, кажется, вот-вот ее бросит. Все люди давно по домам и уже выкинули из головы проблемы и заботы рабочего дня – завтра, все завтра!.. А пока собственная квартира, закрытая дверь – весь мир остался за этой дверью, и туда ему и дорога! – разношенные тапки, любимый халат, а может, ветхие джинсы, протертые до дыр на всех возможных и невозможных местах, Настин муж, дай бог такого каждой! И сосиски булькают в кастрюльке, и шут с ней, с диетой, и не забыть бы достать с антресолей осенние ботинки, и дождь шумит, к утру нальет лужи, и на город ляжет влажный туман, и автомобильные фары желтыми пятнами расплывутся в нем, и воздух будет холодный, густой и вкусный, и желтый лист поплывет по дрожащей, словно в ознобе, воде.
Осень – время возвращения в берлогу.
Алине тоже очень хотелось в берлогу. И чтобы мама позвонила и долго утешала, и чтобы отец взял трубку и энергично загремел о том, что “там, на этом вашем телевидении, все давно с ума посходили!”, и чтобы чайник шумел и картошка жарилась на сковородке.
Никто не знал, но телевизионная звезда Алина Храброва больше всего на свете любила жареную картошку с соленым огурцом и еще мамины котлеты. Мама почему-то всегда привозила их закутанными в сто полотенец, как будто у Алины не было плиты, чтобы разогреть!
Ее муж-аристократ даже запаха картошки не выносил, и она послушно ее не жарила. Сколько лет была замужем, столько и не жарила, бегала есть к маме. И не было ей пощады, если муж обнаруживал, что она опять ела картошку!
Почему-то именно картошка ужасно его раздражала.
Впрочем, его все раздражало – и что звезда, и что красавица, и что карьера удалась так блестяще. Годы идут, а она все звезда, и все красавица, и никакие двадцатилетние и в подметки ей не годятся, и на все каналы ее зовут, и все пафосные концерты ведет именно она, и президент в Кремль позвал четверых – и ее в том числе!
Бахрушин шевельнулся в своем кресле, и она очнулась.
Он потянулся за сигаретами, и Алина быстро и виновато подала ему пачку.
– Скажи мне точно, что там было написано.
Она тоже закурила и на секунду закрыла глаза. Текст этого сообщения она помнила наизусть.
– Алеш, я не могу. Правда. Ну, там говорилось, чтобы я ушла с работы, а то… хуже будет.
– Алина, мне нужно точно.
– Зачем? – жалобно спросила она.
– Затем, что доступ в верстку – не шутки, даже если кто-то и решил так пошутить. Это должностное преступление, да будет тебе известно. Давай. С точностью до запятых. Я жду.
Храброва решительно затянулась и посмотрела на него. Глаза у нее потемнели от злости.
– Хорошо, – сказала она громко. – Значит, так.
Тебя никто сюда не звал. Точка. Убирайся обратно.
Точка. Здесь не любят прохиндеек и проституток. Точка. Здесь никто не станет с тобой шутить. Точка. Убирайся – или ни один любовник не сможет опознать твой разукрашенный труп. Точка.
– Разукрашенный? – переспросил Бахрушин.
