Татьяна Корсакова - Ничего личного
Ее кожа была горячей, а металл «кенгурятника» наоборот – холодным. Петля на ремне все никак не получалась, но Андрей все равно справился, а справившись, начал сдирать с себя одежду, сначала пиджак, а потом и все остальное. Когда одежды на нем не осталось, вернулся слух. Прикрученная к «кенгурятнику» невеста тихо поскуливала, а пряжка ремня скользила по стальной раме с противным скрежетом. Останутся следы – и на металле, и на ее коже, – но думать об этом сейчас Андрей не мог. Он вдохнул соленый воздух, глубоко, до боли в легких, и бегом бросился к морю.
Прохладная вода успокоила, остудила жар, вернула способность чувствовать и соображать. На берег он вышел другим человеком.
Невеста следила за его приближением с настороженностью пойманной в капкан лисы. Мокрой, облезлой, потерявшей весь свой лисий шарм, но все еще опасной для неосторожного охотника. У лис случается бешенство, не стоит об этом забывать.
– Не смей меня трогать!
Лиса в капкане пыталась казаться сильной и смелой. Это внушало уважение. Хоть что-то в доставшейся ему женщине должно вызывать положительные эмоции.
– Не буду. – Он обошел джип, под задним сидением нашарил полотенце. – Я просто не хотел снова гоняться за тобой по пляжу. Мне, знаешь ли, хватило.
– Отвяжи.
– Сейчас. Оденусь и отвяжу.
– Мне плохо… Меня тошнит…
Андрей обмотал бедра полотенцем, присел перед ней на корточки, вгляделся в лицо. Ей и в самом деле было плохо. Или она являлась гениальной актрисой. Но он бы поставил на первое.
Когда ремень наконец поддался, она со стоном упала на колени, поползла в темноту, прочь от машины. Пока ее рвало, Андрей успел обсохнуть, натянуть брюки, забросить на заднее сиденье пиджак, рубашку и туфли.
Она сидела на песке, упершись руками в поцарапанные коленки, и часто, по-собачьи, дышала. Кризис, похоже, миновал.
– Все? – спросил он.
– Воды дай… пожалуйста.
В салоне нашлась бутылка минералки. Андрей сунул ее Суженой. Суженая благодарно кивнула. Оказывается, лисы умеют испытывать признательность. Или он выдает желаемое за действительное?
– Теперь полегчало?
– Нет.
Остатки минералки она вылила себе на лицо и вместо того, чтобы встать, легла. Рыжие кудри разметались по песку, занавесили лицо. Признак этот был прогностически неблагополучным. Может, она и мастерица в своем садо-мазо, но вот пить точно не умеет. Андрей вздохнул, подхватил полубесчувственное тело на руки, понес к морю. С беспомощной, а главное молчаливой Суженой легко было вести себя по-человечески. До джентльмена в собственных глазах он не дотягивал, но нормальным мужиком себя все-таки считал. Поэтому в море опускал ее бережно, а воду на рыжее темечко лил так и вовсе ласково. Морская вода обладала чудодейственной силой, она бодрила так же эффективно, как и успокаивала. И на выбеленные луной и алкоголем щеки Суженой медленно возвращался румянец и веснушки, кожа покрылась мурашками, а зубы принялись выбивать задорную дробь.
– Жива? – спросил Андрей, вытирая ее лицо своим полотенцем.
– Нет.
Она так и норовила пристроить мокрую голову на его плече. Андрей отпихивал ее от себя, отлеплял пахнущие морем рыжие лисьи волосы от своей груди и ловил себя на мысли, что ярость ушла. Совсем. А что пришло ей на смену, он не знал, не хотел анализировать. Это настораживало, наводило на нехорошие раздумья…
Несмотря на промывание желудка и водные процедуры, в салоне джипа Суженая отключилась. В порыве невесть откуда взявшегося альтруизма Андрей укрыл ее своим пиджаком. После ночных приключений пиджаку все равно кирдык. Андрею еще предстояло позвонить Семе, рассказать о том, что поиски увенчались-таки успехом, но по сравнению со всем остальным это были мелочи.
В бунгало царила тишина, нарушаемая лишь едва слышным урчанием кондиционера. Андрей бросил бесчувственное тело супруги на кровать и устало присел рядом. Мокрое платье плотно обтягивало фигуру новобрачной: эротично, но непрактично. Надо бы снять. А впрочем, вещь уже и так безнадежно испорчена, зачем возиться?
Плотный атлас поддавался с трудом, рвался с оглушительным треском. Освобождая Суженую от остатков того, что еще утром было роскошным вечерним платьем, Андрей беспрестанно зевал. Не бодрил даже вид практически голого женского тела. Лиховцев отпихнул тело к стенке и, не раздеваясь, рухнул рядом. На лицо были все признаки приближающейся старости, когда покоя хочется больше, чем плотских утех. Андрей повернулся спиной к молодой жене и провалился в глубокий сон…
* * *…Если верить прогнозам погоды, которые он регулярно просматривал, лето в России выдалось неудачным: сырым и холодным. Поэтому первое, что приятно удивило Андрея, когда он сошел с трапа самолета, это жара и ослепительно яркое солнце. То ли прогнозы врали, то ли погода внезапно исправилась. Андрей вдохнул пахнущий пылью и плавящимся асфальтом воздух родины и счастливо улыбнулся. Наконец-то! Пятилетняя ссылка, пусть даже очень комфортная, но опостылевшая до чертиков, закончилась.
Пять лет во Франции. Пять лет учебы, не изматывающей, но требующей определенного усердия. Пять лет вынужденной изоляции, погружения в чужую культурную среду по самые уши.
Зачем? Ради чего?
Ради престижного диплома Сорбонны? Ради перспектив?
Возможно. Но это лишь часть правды. Высылая внука за границу, Старик преследовал одну-единственную цель. Изоляция: отречение от постыдного уголовного прошлого, пресечение нежелательных контактов в будущем. И время сделало свое дело. Андрей почти почувствовал себя нормальным человеком, почти отрекся и почти не препятствовал пресечению. Возможно, он бы окончательно переродился, возродился из пепла, как птица Феникс, но воспоминания, по-садистски яркие и отчетливые, не позволяли.
Наверное, он сам виноват. Он хотел двигаться вперед и в то же время тащил за собой в светлое будущее неподъемный груз детских воспоминаний. Ему предлагали сделать пластическую операцию, чтобы раз и навсегда избавить от шрама, но он отказался. Шрам был его проводником в прошлое, ни на секунду не давал забыть, кем Андрей был и что совершил…
И еще, в прошлом остались два человека, которых Андрей не хотел забывать. Обоих он помнил, обоих любил. Сема. С ним все понятно: друг, почти брат. Отсидел, освободился досрочно. Год пытался устроиться хоть на какую-нибудь работу. Не получилось. Такие, как Сема, нормальному миру не нужны, он таких отторгает. Сема пошел туда, где требуются крепкие, тренированные парни, где уголовное прошлое никого не волнует. Пять лет контрактной службы во Французском легионе истекали ровно через пять недель. Как он туда попал? Где служил и что делал? Об этом Сема никогда не рассказывал. Андрей, впрочем, и не спрашивал. Да и много ли узнаешь из скупых писем в шесть строчек, которые друг присылал раз в год? Жив-здоров, все остальное – при встрече.
