Джоанна Росс - Тайные грехи
Мэтью Сент-Джеймс не знал своего отца. И мать тоже. Как в классической голливудской мелодраме, он был подкидышем: его, трехмесячного, нашли в картонной коробке на ступенях католической церкви Сент-Джеймса. К голубому одеяльцу была приколота записка:
«У меня больше нет возможности заботиться о сыне. Пожалуйста, отдайте мальчика в хорошую семью, где его будут любить. Спасибо, и да благословит вас Бог».
И приписка: «Его зовут Мэтью».
Поскольку фамилии не оказалось, сотрудники системы соцобеспечения нарекли младенца Мэтью Сент-Джеймсом и поместили в приют для мальчиков благотворительной организации «Священные сердца» где, из-за невозможности усыновления (без подписи матери на многочисленных бланках), он провел семь лет.
То ли от неспособности, то ли от нежелания принимать жизнь такой, какая она есть, Мэтью всякий раз с ужасом ждал субботы, когда ему снова придется войти в темную, завешанную бархатными портьерами исповедальню и честно выложить все свои детские грехи перед суровым, обожавшим читать нотации священником; тот, как всегда, наложит на него епитимью. Пока другие мальчики будут наслаждаться свежим воздухом и ласковым калифорнийским солнцем, Мэтью обречен стоять на коленях в часовне и читать «Отче наш» и «Аве Мария!».
Единственным светлым пятном в его жизни была сестра Джуд, молодая монахиня, которая с первого дня его пребывания в «Священных сердцах» приняла в Мэтью особое участие. Она укачивала мальчика перед сном, потихоньку таскала инжир из кухни – и они тайно трапезничали. Сестра Джуд научила его читать, брать простейшие аккорды на гитаре и играть в бейсбол; когда она била по мячу, ее тяжелые черные юбки так и летали вокруг щиколоток.
И – что гораздо важнее – благодаря сестре Джуд Мэтью узнал, что такое любовь. Каждый вечер, когда она склонялась над его кроваткой, поправляла упавшие на лобик черные волосы и нежно целовала, он с наслаждением вдыхал исходящий от нее резковатый запах мыла «Айвори» и чувствовал, как растет и полнится любовью его сердце. Сестра Джуд стала для Мэтью воплощением Любви.
К несчастью, он рано узнал, что любовь быстротечна. После пожара, поглотившего весь интерьер красного кирпичного строения, где располагался приют (это произошло вскоре после того, как Мэтью исполнилось семь лет), власти штата Калифорния решили, что детям из «Священных сердец» будет лучше в «естественной домашней обстановке».
Вот когда Мэтью узнал, что такое калифорнийская система семейных детских домов. Его, как мячик, перебрасывали из одного дома в другой. На протяжении всех пятидесятых годов, когда телевидение усердно лепило образ американской семьи – «ячейки общества», – Мэтью оставался аутсайдером, мишенью для других воспитанников. Четвероклассник Джимми Коллинз, жирный хулиган с косыми подлыми глазками, первый обозвал его ублюдком. Мигом подхваченная подлипалами, эта кличка много лет преследовала Мэтью, не давая угаснуть тлеющим в душе углям гнева.
Особняк Джошуа Бэрона в стиле французского регентства укрылся за высоченной каменной стеной с тяжелыми двустворчатыми чугунными воротами в десять футов высотой и с острыми зубцами сверху. В центре каждой створки красовалась филигранная чеканка: корона и выведенная закругленными буквами надпись: «БЭРОН». Черно-белые таблички по обеим сторонам управляемых электроникой ворот предупреждали непрошеных гостей о возможной встрече с кровожадными сторожевыми псами и вооруженными охранниками. Таблички – необходимая вещь в здешних местах – стали реакцией Беверли Хиллз на туристический бум.
За воротами садовники-японцы подстригали сочную изумрудно-зеленую траву на лужайке – готовили площадку для игры в гольф. Рабочие в синих комбинезонах с оранжевыми буквами на спине натягивали над маленьким двориком тент в желтую и белую полоску, а служитель бассейна убирал с небесно-голубой глади лепестки роз.
Ли Бэрон спокойно взирала сверху вниз на ужасно возбужденного – на грани истерики – декоратора по цветам.
– Дэвид, возьми себя в руки. Ничего страшного не случилось.
От отчаяния Дэвид Томас то и дело вспарывал чуткими, идеально наманикюренными пальцами жидкую белобрысую шевелюру. Сердце билось с частотой миллион ударов в час. Господи, чего бы он сейчас не отдал за таблетку валидола! Рухнула его карьера – неудержимо, как вода из сливного бачка устремляется в канализацию.
– Милая Ли, ты неисправимая оптимистка, – ответил он, показывая взглядом и пальцами на стол, где красовались, изумительно гармонируя с обстановкой, две дюжины хрустальных ваз. Пустых!.. – Должно быть, ты не расслышала. Я сказал, что в фургоне испортилась холодильная установка и все мои прекрасные «Стерлинг Силвер» погибли. Их нет. Капут. Финита! – Он безвольно рухнул в позолоченное кресло с высокой спинкой. – Что мне делать? Переехать в Бурбанк? Или, не приведи Господь, в Энсино?
Ли глянула на часы: у нее не было времени на театральные представления Дэвида Томаса. Джошуа Бэрон требовал совершенства во всем, и она старалась не подводить его.
В шестнадцать лет, всего через несколько дней после смерти матери, она впервые выступила в роли хозяйки на пышном приеме, устроенном главой кинокомпании «Бэрон». Поскольку брак ее родителей был заключен в экономических интересах и из соображений престижа, Джошуа Бэрон не счел трагическую гибель Сайни в автомобильной катастрофе (она не справилась с управлением, мчась в спортивном «мерседесе» по горному серпантину к их бунгало в Малибу) уважительной причиной для отмены праздника, подготовка к которому заняла несколько месяцев.
Но как же без хозяйки? Джошуа присмотрелся к старшей дочери. На его счастье, Ли от рождения обладала великолепным умением держаться – другим не хватает жизни, чтобы достичь таких результатов. Она превосходно справилась с ролью – и сейчас, девять лет спустя, во всех светских начинаниях Джошуа Бэрона ощущалось присутствие умной и милой женщины, что было необходимо при его образе жизни.
– Дэвид, – Ли положила ладонь на рукав лилового полотняного пиджака декоратора. – Это еще не конец света.
Он поднял на нее тоскливые блеклые глаза.
– Ли, солнышко, ты когда-нибудь была в Энсино? Там в ресторанах украшают столы пластмассовыми цветами. – Его передернуло при воспоминании о таком кощунстве.
Ли с нежностью подумала о своем любимом итальянском ресторане – уютном, с изображением Колизея на стене, свечами в бутылках из-под «кьянти» и решетками, увитыми искусственными виноградными лозами.
– Дэвид, тебе не грозит закончить свои дни в Энсино. Ты нужен здесь. Что бы мы без тебя делали?
– Правда?
