Наталия Ломовская - Сестра моя Боль
Какое яростное солнце шпарило в тот день, как пахла ранняя клубника на блюде перед самоваром! Как смотрел на Валентину заезжий гость, а она все смеялась, блестела белыми зубами, коротко взглядывала из-под широких полей шляпы. Но под вечер гость стал хвататься за сердце, ночью в доме сильно запахло ландышевыми каплями, а наутро он уехал и увез в своей фотографической камере стеклянный негатив. Меня узнать на снимке было невозможно, как мне казалось, солнце засветило мое лицо, превратив его в плоский блин с двумя провалами глаз, но ведь кто-то из моих новых товарищей узнал, сообразил, что речь идет именно обо мне, и подкинул эту заметку?
И была еще одна встреча – через несколько месяцев, в Италии.
В Италии!
Мы стояли на рейде напротив Мессины. Это был прекрасный город, весь утопавший в апельсиновых и оливковых рощах. На берег сошли двое, я и матрос по фамилии Гречка. За фруктами мы туда и отправились – разнообразить скудный рацион команды. На улицах было пустынно, жители города попрятались от палящего полуденного солнца. Пахло кофе, анисовой водкой, жареной рыбой, фруктовой гнилью. Помню громкоголосую усатую итальянку, продавшую нам пару ящиков апельсинов. Она была такой толстой, что едва умещалась в своей лавчонке, прилепившейся к глухой стене какого-то храма, откуда неслись томительные звуки органа. Среди коралловых бус на обширной груди торговки висел медальон – горячо торгуясь, она постукивала по нему пальцем, призывая святого Кристофора в свидетели своей честности. И вдруг тем зрением, что было подарено мне с рождения, я увидел: неотвратимая опасность угрожает этой женщине, и ей не поможет ни сомнительный святой, ни близость храма. Опасность была разлита в воздухе, она угрожала не только людям, но и домам, деревьям, самой земле, сладко дремлющей под жарким одеялом сицилийского полудня…
Не сговариваясь, мы с Гречкой прекратили торг, отдали деньги очень довольной толстухе, подхватили ящики и пошли восвояси, постепенно ускоряя шаг.
«Тьфу ты, это ж надо», – высказался Гречка в свойственной ему манере.
«Что?»
«Да сам не знаю. Жуть какая-то напала…»
Я похолодел. Если уж и этот рябой, толстощекий, недалекий парень чувствует приближающуюся беду, то нам несдобровать. Мне хотелось идти еще быстрее, но ящик с круглыми мессинскими апельсинами был очень тяжел, струйки пота катились у меня по лицу, заливали глаза, и пришлось остановиться, хотя б утереть пот. Гречка витиевато выругался, но он тоже не прочь был передохнуть. Мы поставили ношу на землю и прислонились к какому-то заборчику, чтобы перевести дух. Внезапно я услышал русскую речь – обрывок фразы, произнесенной очень знакомым голосом: «…и ты упакуй тот синий, а портплед…»
Голос доносился сверху. Я поднял голову и в открытом окне второго этажа увидел женщину. На ней было белое платье, не скрывавшее тяжело круглившегося живота. Она тоже смотрела на меня не отрываясь, но продолжала свою речь, обращенную, очевидно, к горничной, которую я не мог разглядеть за ее спиной. Я сдвинул на затылок шапку, утер со лба пот и тут же узнал Сестру Боли. И она узнала меня. По лицу ее скользнуло веселое недоумение, и она захохотала. Она хохотала, закинув голову, раздувая горло, она хохотала, держась за огромный живот, и я никогда в жизни не слышал ничего отвратительнее этого смеха. Как будто сотни ножей вонзались в мое тело, и эти ножи резали, кромсали, вскрывали меня, оставляя рваные раны.
И еще мне вдруг, сказать даже как не знаю, мне вдруг, слышь, земли под ногами мало стало, тяну будто ногу за землей, а она все дальше, все ниже, съеживается точно, уходит… Плавно так, медленно. И на душе зыбко-зыбко сделалось, перед штормом словно… И смех этот…
Как ни странно, матрос Гречка, стоявший рядом, видевший и слышавший то же, что и я, этим смехом совершенно не впечатлился.
«Ишь, гогочет… Корова стельная…» – сказал он с досадой и сплюнул.
Смех оборвался. Сестра Боли все так же держалась за живот. Вдруг она раскрыла рот, словно ей не хватало воздуха. Лицо ее исказилось. Она вскрикнула низким голосом и отступила внутрь комнаты, и в ту же секунду земля содрогнулась. Из самых сокровенных недр ее до меня донесся глухой стон и скрежет.
И земля разверзлась, и день превратился в ночь, и если был где-то ад, то в тот день был он на земле, в городе Мессина.
Это было знаменитое мессинское землетрясение, да знаете, конечно, разрушившее город целиком и унесшее десятки тысяч жизней…
Глава 6
– Подождите, полковник, – Руслан тряс головой, словно это нехитрое действие могло помочь информации усвоиться. – Ценю вашу откровенность… Вы ведь о себе сейчас рассказывали? Или вы на досуге балуетесь беллетристикой и решили протестировать на нас главу своего романа? Могу сразу сказать: женские образы вам особенно удаются. Только…
– Никакой беллетристики, – вздохнул полковник. – Все так и было, дорогой. Предчувствуя твой следующий вопрос, скажу: мой рассказ имеет непосредственное отношение к тебе и к твоей спутнице. Ибо ваши родные стали заложниками не банальных террористов, но этого самого женского образа, который, к сожалению, отнюдь не является порождением моей буйной фантазии.
– Я совершенно запуталась, – вяло произнесла Маргарита. – Кто это – она? Сестра Боли? Она… ваша родственница?
– Скажем так, была моей родственницей. Или, вернее, тело моей родственницы служило вместилищем для того существа, которое мы называем Сестрой Боли. Но оставим тонкости. Сейчас ее, скорее, можно считать родственницей вот этого достойного мужа.
И полковник указал на Руслана.
– Что?
Руслану казалось, что он сохраняет вид невозмутимый и непроницаемый, но полковник и Маргарита смотрели на него со странной смесью жалости и страха. С лицом у Руслана явно было что-то не так. Он почувствовал, что у него странно сводит рот, как у малыша, который собирается разреветься.
– Что? – переспросил Руслан.
– Твоя сестра – не твоя сестра. И вообще не человек. Это Сестра Боли. Быть может, то, что осталось от твоей сестры, еще таится в уголке ее души… Или что у нее там вместо души? Не будем вдаваться в такие неаппетитные подробности. Я узнал ее, как только она переступила порог моего дома. Но я и раньше чувствовал ее приближение, видел ее печать на тебе… Я изгонял ее дважды, я научился определять ее приближение заранее, хотя каждый раз надеялся, что она не вернется. Кто-то снова освободил ее.
У Руслана кружилась голова. Ему казалось, что он видит кошмар, который рассеется, как только он проснется, но именно проснуться-то ему и не удавалось. Близко, слишком близко от себя Руслан видел лицо полковника, видел даже лопнувшие сосудики на белках его не по-старчески ярких глаз и вдруг почувствовал такую к нему ненависть, что жизнь его утратила все, что делало ее жизнью, и мир вокруг померк.
