Галина Романова - Любитель сладких девочек
Что с ней может случиться, она представляла с трудом, поскольку мотивов для убийства не находилась — кому она вообще нужна, Сидорова Марь Иванна, с неудавшейся корявой судьбой в свои неполные двадцать пять? Кого может заинтересовать ее неказистая личность, когда вон и собственный муж, не выдержав, сбежал… При мыслях о Володе ей становилось совсем худо, и она принималась тихонько плакать, еле слышно подвывая в подушку.
Слезы обычно помогали. Измучившись, она забывалась тревожным сном.
Утром ей становилось чуть легче. Весеннее солнышко ласково пригревало, высушивая раскисшую землю и обозначая окрест множество троп, по которым хотелось идти куда-нибудь, не останавливаясь. Много раз Маша уходила «насовсем». Так, во всяком случае, ей казалось: вот сейчас она пойдет этой тропой и ни за что ни разу не оглянется и уж тем более ни за что не вернется обратно. Но как только коньки почерневших от времени крыш скрывались из виду, она тут же разворачивалась и бежала назад. Дыхание сбивалось, волосы лезли в лицо, мешая смотреть. Она спотыкалась, иной раз падала, но тут же вскакивала и стрелой летела к только что брошенному дому. Но тот, кого она так ждала, не появлялся. Всякий раз она вбегала в дом в надежде напороться на его тяжелый вопрошающий взгляд — «где это ты шляешься, дорогая?» — но в доме по-прежнему было пустынно и холодно. Странное ведь дело — сколько Маша ни топила печь, ни затыкала оконные щели и ни пыталась сохранить тепло в доме, оно обязательно улетучивалось. Словно само провидение наталкивало ее на мысль о том, что тут нет и не может быть места ничему доброму, что все здесь было выстужено задолго до того, как им двоим тут поселиться.
Но она все равно верила. Верила и ждала. Считала минуты, часы, дни и упрямо ждала его возвращения.
На третий день она не выдержала. Он вообще не задался с самого утра — этот дурацкий день, Прокисло и свернулось молоко, которое она вылила в алюминиевую кастрюльку, мечтая сварить себе кашу. Срок годности на пакете несусветно врал, уверяя в том, что молоку этому скисать еще где-то через полгода, а оно возьми и свернись. Потом обнаружилось, что макароны закончились, и те два яйца, что она приготовилась разбить на сковородку, издавали резкий неприятный запах. Пометавшись где-то с полчаса и отревизировав наличие продуктов, Маша пришла к неутешительному выводу, что назавтра у нее может начаться самый настоящий голод и что ей жизненно важно пополнить запас продуктов.
Она вышла на крыльцо и бросила вожделенный взгляд через поле. Дальний край его терялся далеко в утренней туманной дымке. Где-то там жили люди и тот приветливый пожилой охотник, который настоятельно советовал ей посетить их почтовое отделение, «ежели что». Постояв еще немного и взвесив все «за» и «против», Маша решила, что это «ежели что» как раз наступило сегодняшним , утром и ей просто необходимо попасть туда, на тот край поля.
Она вернулась домой и в считанные минуты собралась в дальний путь. Не такой, конечно же, он был и дальний, но если учесть, что дальше чем на пятьсот метров она никуда не уходила, то расстояние в три километра — путь был неблизкий.
Маша надела новехонькие голубые джинсы, которые сидели на ней как влитые, темно-синий теплый свитер с высоким горлом. Подумала и натянула сверху еще и джинсовую куртку, которую Володя купил ей в комплекте с джинсами. Натянула кроссовки, благо сушь кругом стояла вот уже как с неделю. Тщательно расчесала волосы, продернула их хвостом в прорезь бейсболки и, нашарив по всем карманам ни много ни мало, а аж двести рублей, двинула в свое первое значительное путешествие.
Широкая пыльная тропинка вывела ее за хутор и, петляя, погнала полем вдоль чахлой осиновой посадки. Над полем гулял легкий ветерок. Вовсю светило солнце. Пахло землей, набухшими клейкими почками и свежей молодой травой, которую осторожно приминали подошвы ее кроссовок.
Маша шла не торопясь, глубоко втягивая свежий пахучий воздух, который неизменно возвращал ее мыслями к мечтам о семейном счастье и теплом уютном доме, где почему-то непременно должно было быть много детей. Не один и не два, а три или даже четыре. Два мальчика и две девочки.
И пусть кто-то из них будет похож на отца, а кто-то на нее. Но если все пойдут в него, она все равно не обидится и будет любить их всем сердцем, всей силой своей нерастраченной любви, которая до сих пор, оказывается, так никому и не понадобилась.
В носу снова защипало, Маше пришлось остановиться и, прислонившись к гладкому осиновому стволу, долго и часто моргать, чтобы не выпустить наружу слезы, не оставляющие ее в покое минувшие три дня. Она смотрела в безоблачное весеннее небо и умоляла себя не раскисать. Вот сейчас она доберется до поселка. Накупит всякой вкуснятины.., хотя что можно купить на двести рублей в поселковом магазине?.. И, вернувшись, закатит себе пир. А потом.., потом, может быть, он все же вспомнит о ней и вернется… И уж тогда она ни за что не позволит себе больше такой вольности — колошматить посуду об пол. И уж тем более никогда не повысит на него голоса. И что, спрашивается, на нее нашло в тот момент: верещала, как склочная торговка. Кому это понравится? Да никому! Потому и станет она себя вести тихо, спокойно и, может, с достоинством. Хотя последнее вряд ли возможно: слишком уж слаба оказалась Маша перед ним, слишком. И слабость эта оказалась на поверку куда серьезнее, чем в первом ее браке…
Поселок был расположен в низине и насчитывал более сорока домов, самых разных. Тут были вросшие в землю по самые окна кривобокие избушки. Деревянные добротные срубы с резными наличниками и коньками крыш. Одно— и двухэтажные кирпичные дома с пышными тюлевыми занавесками в широченных оконных проемах. По кривым разбитым улочкам сновали люди, урча, волочились трактора, вспархивали из-под голых еще кустов полусонные куры. Без труда отыскав магазин, Маша купила хлеба, колбасы, макарон, яиц и, решив побаловать себя немного, приобщила к покупке двести граммов шоколадных конфет. Перепрыгивая с колдобины на колдобину, она перебралась на другую сторону улицы, где, похваляясь открытой настежь дверью, располагалось поселковое отделение связи.
Охотник ее не обманул. И телеграф, и переговорная кабина — все здесь имелось. Беда была в том, что ни звонить, ни телеграфировать Маше было некому. Еще когда она жила на самом краю земли, мать не отвечала на ее звонки, а последние письма к ней вернулись, не отыскав адресата. Номера мобильника Володи Маша не знала. И потому, постояв у витража с поздравительными открытками, она двинулась к выходу, но тут же внезапно остановилась. Схватила со стола чистый бланк телеграммы и, перевернув его обратной стороной, быстро застрочила на чистом белом поле листа.
