Дарья Плещеева - Наследница трех клинков
Бротар похвалил себя за ловкость: кто его знает, что задумал этот господин Поль. Может, при покупке сведений у кого-то из российских чиновников в уплату пойдет новость о фальшивых ассигнациях. Им надолго разбираться станет! Лишь бы не прозвучали настоящие имена.
– Не нужна ли вам помощь? – спросил господин Поль в ожидании ужина.
– Нет, я сам управлюсь с полотенцем, – ответил Бротар.
– Я имею в виду – помощь по части вашей затеи. Вы ездили в Виан с Больвейресом, я знаю, и что тамошние фабриканты?
– Посмотрели на ассигнации и сказали, что раньше бумагу такого сорта не производили. Но ежели я дам им рецепт – изготовят. И стали расспрашивать. А откуда я знаю, что за дрянь кидают в чаны в Красном Селе, чтобы вышла бумага именно этой плотности и этого оттенка? Ведь до сих пор, как ни бьются, не могут сделать бумагу безупречно белого цвета, такого, чтобы у всех был одинаков.
– Да вы уж стали знатоком.
– Но мне, как вы понимаете, не бумага нужна, а формы со знаками. Больвейрес два часа пропадал, я ждал в трактире. Потом возвращается – все деньги, говорит, пришлось отдать за одно-единственное имя. Возле Саардама есть деревня Зандик, а там – вообразите, в деревне! – живет некий Генрих Каак, который отменно делает формы. Так что мы едем в Сардам. Может, договоримся, а нет – буду продолжать поиски.
Вошла служанка, молча накрыла стол белоснежной скатертью, положила салфетки, вышла.
– Мой кирпич! – крикнул ей вслед Бротар.
– Я могу прислать человека с хорошим экипажем, – сказал господин Поль. – По крайней мере, ноги ваши будут в теп ле. Но запомните, господин аббат, если вы попытаетесь как-то предупредить своего Нечаева или кого-то еще – это для вас плохо кончится.
И тут Бротар едва не ахнул вслух.
Он совсем забыл, что вскоре в Амстердаме появится Сергей Пушкин. Может статься он даже получил наконец паспорт и во весь конский мах мчится из Риги в Голландию.
Тихо, сказал себе Бротар, тихо, прежде всего – вкусный ужин за счет «королевского секрета». Перевести дух, выпить хорошего вина. И потом уже, выпроводив проклятого агента, подумать – как сделать, чтобы он с Пушкиным не встретился. Умнее всего было бы, если бы чертов картежник так и остался в России. Но он приедет… он приедет, а название гостиницы ему уже известно… нужно съезжать во что бы то ни стало!..
– Довершите благодеяние, господин Поль, посоветуйте мне более подходящую гостиницу, чем «Семь мостов», – сказал Бротар. – Тут дует изо всех щелей и место чересчур бойкое. А я нездоров…
– Я найду вам хорошую комнату, – пообещал агент. – Это несложно. И пришлю вам доктора. Здешние ветры – не шутка. Я боюсь, как бы вам не заполучить грудную болезнь.
Этот человек говорил так искренне, как если бы о лучшем друге беспокоился. Бротар содрогнулся – надо ж настолько быть преданным своему подлому ремеслу!
Тем забавнее, сказал он себе, тем забавнее.
Он уже совсем опомнился, собрался с силами, и задача переиграть «королевский секрет» показалась ему даже привлекательной. О том, для чего старому королю целый воз фальшивых российских ассигнаций, он даже не задумался.
Глава 8
Андрей Федорович
– Князь Черкасский, – повторила Эрика. – Князь Черкасский…
Главное было – помнить это имя, помнить всегда, во сне и наяву. Князь Черкасский, поручик Преображенского полка, он там такой один, ни с кем не спутаешь. Фамилия двойная, но первая часть чересчур мудрена для курляндской глотки.
Этого человека она убьет.
Ночная дуэль, подлый удар в грудь, потом – долгое умирание. Разве такое прощают?
Добрый офицер-измайловец, Фридрих фон Герлах, оказалось, знавал дядюшку Карла Фридриха Августа фон Гаккельна. Где-то они вместе воевали, в какие-то походы ходили – Эрика не поняла, о чем речь. Но это выяснилось уже потом, когда фон Герлах отпоил Эрику мадерой, которую слегка разбавил колодезной водой. И правильно сделал – от хмельного напитка Эрика, весь день не евшая, немного отупела.
Сперва в голове звучало лишь одно слово: «опоздала». Потом пришли и другие.
Она просилась к телу Валентина – последний поцелуй в мертвые губы, в этом и враг бы не отказал! Фон Герлах объяснил – полк чуть ли не в полном составе уходил в Москву, товарищи хотели проститься с Валентином по всем правилам – не откладывать же похороны до их возвращения. Валентин был католик – при измайловцах кормился некий патер, его подняли спозаранку, он сделал все необходимое. Фон Герлах был лютеранин, как и родители Эрики, но на отпевание сходил, все было хотя и устроено поспешно, однако очень, очень достойно!
Потом старый офицер предложил уложить Эрику в пустующем покое казармы, но она отказалась. Она хотела посидеть в одиночестве и хоть как-то собраться с мыслями, хотя после бурных рыданий это было мудрено. Измайловец вынес ей хлеб с солониной, и она, еще десять минут назад полагавшая, что должна усилием воли прекратить свою жизнь и соединиться с Валентином, принялась жевать, не чувствуя вкуса. Вкус, впрочем, был более или менее привычный – дома ей приходилось есть и ржаной хлеб, который пекли крестьянки, и настоящую солонину в гостях у дядюшки, который нарочно приказывал готовить на зиму бочонок так, как в армии, чтобы вспоминать молодость.
И вот она сидела на лавочке у казарменной стены, завернувшись в украденный плащ. У нее не было ничего своего – платье и туфли купил Михаэль-Мишка, нож и кошелек дал Гаккельн. Но она думала о мести – и эти мысли были сейчас ее главным богатством, они заставляли ее смотреть в будущее.
– Князь Черкасский…
Конечно, за Валентина может отомстить московская чума. Но нельзя во всем полагаться на чуму – вдруг эта дама проявит милосердие именно к князю Черкасскому?
Эрика смутно представляла себе, где Москва и что такое бунт. Старый измайловец объяснил ей, что до Москвы шестьсот верст – он уже мерил расстояния русскими верстами. Через неделю экспедиция графа Орлова будет там. Вряд ли она управится с бунтовщиками менее, чем за месяц. Скорее уж на это потребуется месяца два – за два месяца к тому же похолодает и чума пойдет на спад. Полки нужно ждать в столице к Рождеству.
Как дожить до Рождества?
У Эрики был выход из положения – на самый крайний случай. Она могла взять деньги из дядюшкиного кошелька и вернуться домой, в Лейнартхоф. Гаккельн помог бы помириться с родителями. Мать глупа, но добра – узнав про обручение с Валентином и смерть жениха, она будет рыдать вместе с дочкой. А потом, поняв, что девственность Эрики в сумасбродном путешествии не пострадала, опять наладить сватовство барона фон Оппермана.
