Галина Романова - Чужая жена – потемки
– Глупо было бы зятю этому так подставляться! Ты сам сказал, что он мужик с головой, вполне порядочный.
– Вроде так.
– Ничего не вроде, – мать шлепнула его ладонью по руке, свернула по коридору к кухне, откуда пахло укропом, помидорами и жареной курицей. – Если ты так сказал о нем сразу, значит, так и есть. Ты же людей «читаешь» с ходу, Олежек! Поэтому в них и разочаровался, да… О чем это я? Ах да! Ковригин! Так вот, не мог твой Ковригин заказать тестя и тещу, как бы они ему ни надоели. Не мог!
– Почему, мам?
Если честно, он и сам так думал. Конечно, Ковригин во время визита к нему не был до конца откровенен со следствием в лице Рыкова Олега Ивановича. Что-то промямлил насчет своего алиби. Рыков в тот момент сделал вид, что отвлекся, но на заметку его слова взял. И выяснит он все, непременно выяснит. Но… да, пожалуй, мелковат Ковригин для заказа такого масштаба. Мелковат, жидковат, трусоват. В его биографии Рыков не нашел, сколько ни старался, ни единого темного пятнышка. Ну, ни такусенького! Просто безупречный малый!
Рыков не верил безупречным, приятным в общении людям с хорошими манерами. Считал их либо лжецами, притворщиками, получившими великолепное воспитание. Либо трусами, загнавшими самих себя в жесткие, строгие рамки. Либо людьми, вынашивающими какие-то страшные планы и затаившимися до поры.
Ковригина он причислял скорее ко второй категории. К категории трусов. Он боялся, по мнению Рыкова, всех и вся. Боялся обидеть жену, боялся своих влиятельных тестя и тещу. Боялся оказаться в нелепом положении. Боялся, что его кто-нибудь начнет высмеивать, а потом станет указывать на него пальцем.
– Да, он не борец, мам, не могу с тобой в этом не согласиться. Но вот понятие порядочности…
Он подвел мать к обеденному столу, накрытому льняной скатертью в крупную, белую с синим, клетку. Бережно усадил ее на стул. Пододвинул к ней пепельницу. Мать, невзирая на запреты врачей и свой преклонный возраст, дымила как паровоз. И бросать не собиралась, всегда имея под рукой пример его отца, не пившего и не курившего никогда и умершего от инсульта в сорок девять лет.
– А что с порядочностью? – догадливо блеснула глазами мать из-под очков.
– Быть порядочным и быть удобным для всех невозможно, мам, ты же знаешь. Порядочность – это же непримиримость со многими проявлениями зла, властвующими теперь в мире. Когда-то, где-то, но все же пришлось бы господину Ковригину с кем-то повздорить, поспорить, не согласиться. А у него… Абсолютно девственно чистый лист в плане конфликтных ситуаций.
Олег сел напротив матери за стол, пододвинул к себе тарелку с хлебом.
– Прекрати кусочничать, Олег! – тут же прикрикнула на него мать. – Курица уже почти готова, да, Ариша?
Ариша – молчаливая женщина средних лет – молча кивнула и принялась ловко накладывать еду в тарелки. Сначала она обслужила свою родственницу, по совместительству – хозяйку. Поставила на стол глубокую салатницу, полную помидоров, тарелку с рассыпчатой картошкой, присыпанной укропом – мадам Рыкова любила есть именно так картошку, и чтобы без всякого соуса или масла. Поставила рядом тарелку с жареной курицей. Потом тот же набор блюд Ариша расставила перед Олегом.
– Ариша, а вы? – переполошился он, увидав, как женщина направилась к выходу.
– А-а-а, – она беспечно махнула рукой и скупо улыбнулась. – Я, пока готовила, напробовалась, сыта уже. Кушайте на здоровье. Я пойду клубнички свеженькой нарву. Уродилась она в этот год, хорошая, крупная. Я и для вас собрала кузовок, и Женечке уже отправила, по распоряжению вашей мамы.
Его как током стрельнуло под лопатками.
Мать снабжает Женьку продуктами?! Эту беспринципную транжирку, не способную позаботиться о себе в ее не очень юном уже, к слову, возрасте, мать прикармливает клубникой из их огорода?! Это же…
– Это никуда не годится, – пробормотал он вполголоса и посмотрел на мать укоризненно.
Она сделала вид, что не замечает его гнева. Докурила тонкую сигаретку, ткнула окурок в пепельницу, схватила вилку и нож и принялась с аппетитом обедать.
– Суп… Может, хочешь супа, сынок? – вдруг спохватилась она, вспомнив, что в детстве заставляла его всегда есть горячее. – Ариша сварила какой-то, кажется. То ли фасолевый, то ли гороховый.
– Его тоже в горшочке Женечке переправили? – не удержавшись, съязвил Олег. – Нет, супа я не хочу, мам.
– Смотри… – она пожала плечами, недовольно взглянула на него поверх очков. – А что я Женечке клубнику послала – не твое дело. Я с ней дружу, ты сам знаешь.
– Ага! Что-то дружба эта всегда становится на удивление тесной, когда Женечка пребывает в очередном «поиске»! Ты просто… Ты просто навязываешь ей себя, мам. И получается, что и меня тем самым ты ей навязываешь тоже! А я не хочу быть ей навязанным. Не хотел тогда, не хочу и теперь! – с обидой проговорил Олег, ложкой зачерпнул из салатницы помидоры со сметаной и набил рот этой вкуснотищей.
Мадам Рыкова не отвечала долгих десять минут. Она ковыряла картошку вилкой и ножом, все перетолкла, перемешала, но есть не стала. Взяла в руки куриное крылышко, поглядела на него и тоже отложила на тарелку.
– Я тебя не навязываю, милый. О чем ты? – выдохнула она с горечью после продолжительной паузы и вновь потянулась к сигарете.
– Мама, ну хватит, наконец! – взмолился Олег и выхватил из ее рук зажигалку и сигаретную пачку. – Кушать не стала, а все куришь и куришь! Не нужно, прошу! Ты можешь хотя бы раз сделать так, как я тебя прошу?!
– А ты? – почему-то обрадовалась мадам Рыкова. – Ты можешь хотя бы раз сделать так, как я тебя прошу?
– О чем речь… снова? – Он понял, что попался, но отступать было нельзя, иначе мать точно половину пачки высмолит за полчаса. – Хорошо, проси.
– Ты сделаешь?! – Мать прекратила попытки отобрать у него сигареты и зажигалку, неуверенно улыбнулась. – Точно сделаешь?
– Да, сделаю.
Он, конечно же, знал, о чем она его попросит. Он должен будет либо сводить куда-нибудь Женечку, либо помочь ей деньгами, хотя мать наверняка сама ей «подбрасывает», и вполне успешно, за его спиной. Либо – просто хотя бы встретиться с ней и поговорить.
А он не хотел, черт возьми! Не хотел ничего вообще знать об этой беспутной, об этой непутевой женщине!
Как же ему недавно понравилась потерпевшая, Ковригина! Такая милая, такая тихая и несчастная. Ему впервые за много лет захотелось пожалеть постороннюю женщину, по щеке погладить. А потом, может быть, сводить куда-нибудь. Не в музей, конечно, боже упаси! Она там и не увидит ничего. Ее глаза переполнены скорбью и болью. Какой музей! Просто можно было бы побродить с ней в парке или по набережной. Зайти в кафе, выпить кофе, поесть мороженого. На ужин при свечах он и рассчитывать не мог. А вот просто побродить вместе по тихим сонным улочкам вдвоем с этой тихой, милой женщиной он бы запросто согласился.
